— Нет, мой друг, к сожалению, этого я не знаю и ничего сказать вам не могу. С того самого утра в Фунабаси видеть баронессу мне ни разу не доводилось. На все мои приглашения она отвечала решительным отказом и видеться со мной не хотела.
— Как вы считаете, Одзаки-сан, не следовало бы мне поговорить об этом с ее отцом? Капитан Номура снова живет в своем доме?
Генерал склонил голову.
— Вице-адмирал Номура вместе со своим кораблем опустился на дно морское…
279
Бухта Миайима, несомненно, один из красивейших уголков богатой живописными пейзажами Японии. Зелень холмов, спускаясь к морю, вплотную подходит к белоснежным пляжам, длинной изогнутой лентой окаймляющим бухту. Морской прибой не бросается с ревом на берег, а мягкими волнами накатывается на теплый песок и, поиграв и согревшись, с легким шорохом отходит назад.
Атаки океана отражает «Священный остров», вечным стражем вставший перед бухтой для охраны ее мира и покоя.
Посредине, между островом и берегом бухты, над зеленой поверхностью воды возвышаются гигантские деревянные ворота, покрытые ярко-красным лаком. Построенные в незапамятные времена, они до сих пор считаются священными, и сюда из разных мест приходят многочисленные паломники. Наивные люди верят, что, если они посмотрят на восход солнца через эти ворота, их минуют горести и невзгоды и исполнятся все их желания и ожидания.
Вряд ли можно найти более подходящее место для несчастных детей, которых разорвавшаяся над Хиросимой бомба лишила родителей, здоровья.
В море, мелком и укрытом от больших волн, дети могли безопасно купаться, а пляж с его белым, чистым песком стал для ребят любого возраста идеальной площадкой, на которой можно было играть в разные игры. Любители приключений и природы возвращались с зеленых холмов, богатых дичью, полные незабываемых впечатлений и радости.
Состояние длинных бараков бывшего госпиталя, на которых еще с войны остались красные кресты, оставляло желать лучшего. Построенные на скорую руку из дерева, они сейчас имели жалкий вид, а у обедневшего государства не было средств, чтобы заменить их более солидным строением.
Равенсбурга приняли здесь за члена одной из многочисленных международных миссий, часто приезжающих сюда, чтобы посмотреть на маленьких жертв атомной бомбы. Привыкнув к посещению иностранцев, поодиночке или группами осматривающих столовые и спальные комнаты пострадавших от бомбардировки детей, никто из персонала не обратил на него внимания. Ибо от обыч
280
ных посетителей он отличался лишь тем, что ничего не фотографировал.
Равенсбург намеренно никого не спрашивал о Кийоми. Он решил сам найти ее, даже если эти поиски заняли бы весь день. Он боялся — хотя в этом не хотел признаваться даже себе, — что она, узнав от кого-нибудь о его приезде, попытается скрыться.
Дети, встречавшиеся на пути, были одеты в одинаковые белоснежные кимоно с красным крестом, как у раненых солдат. От этого вида маленьких калек, ставших невинными жертвами стратегии, которой неведомы различия между возрастом и полом, между солдатами и детьми, на душе становилось еще тягостнее и больнее.
Он, верно, долго бы проискал Кийоми, если бы кто-то вдруг не позвал ее громко по имени.
Одного услышанного имени было достаточно, чтобы воскресить в его памяти прошлое. Его сердце снова учащенно забилось, как тогда, когда он слышал ее шаги, приближавшиеся к его двери. Пять горьких лет, минувших с той счастливой поры, сейчас на мгновение стерлись — так отчетливо представились в его воображении прекрасное прошлое и она.
Как и все сестры в этом детском госпитале, Кийоми носила белый халат и туго накрахмаленную косынку, строго обрамлявшую ее лицо.
Она не заметила Равенсбурга. Пожилой врач, окликнувший ее, задал Кийоми несколько вопросов, на которые она ответила очень серьезно.
Рассчитывая поговорить с ней без свидетелей, Равенсбург стоял в стороне и нетерпеливо ждал окончания этого казавшегося ему бесконечным разговора. Когда врач ушел и Кийоми наконец вышла на террасу, где не было никого, кто мог бы помешать их встрече, Равенсбург окликнул ее. Кийоми, вздрогнув, сразу же остановилась и медленно повернула голову. Ее глаза не выражали ни испуга, ни радости. Она холодно посмотрела на него и низко поклонилась.
— Рада видеть вас в добром здоровье, — не поднимая головы, проговорила она тихо.
Это «вас» больно кольнуло его.
— Я приехал за тобой, Кийоми, — сразу заговорил он. — Нас скоро отправят в Германию, и я хотел бы взять тебя с собой. Ты и я… Мы начнем там новую жизнь.
Она ничего не ответила и лишь смотрела на него неподвижным взглядом.
281
Он повторил свое предложение еще раз и еще, но она стояла все так же безмолвно. И лишь глаза стали чуточку больше, и в них едва заметно сверкнули прежние искорки.
— Вы очень добры, господин Равенсбург… Большое вам спасибо…
Холодная отчужденность, с которой она проговорила эти слова, лишила его уверенности.
— За эти пять лет очень многое изменилось. Но что касается моих чувств к тебе, Кийоми, то они остались такими же сильными и глубокими… Я люблю тебя… После всех этих испытаний, которые нам пришлось вынести, я люблю тебя еще больше, еще сильнее…
Она немного отшатнулась, ее губы мелко задрожали.
— Господин Равенсбург… вы должны понять…
— Пожалуйста, Кийоми, оставь эти «вы» и «господин». Ты не представляешь, как мне больно это слышать!
Мимо них прошла молоденькая сестра с двумя детьми. И только когда она скрылась из виду, Кийоми заговорила снова:
— Простите меня. Я не хотела вас… Я не хотела тебя обидеть. Но только теперь… Теперь все иначе… не так, как было раньше…
— Объясни, Кийоми, пожалуйста, что значит «иначе»? Мир, может быть, и стал иным. Но мы, мы-то не стали иными! Два человека, которые были так близки друг другу… Два человека, такие, как ты и я, не могут быть иными. И отношения, чувства между ними никогда не смогут измениться, стать другими!
Она смотрела мимо него на берег, где несколько ребят несли на руках мальчика, у которого не было обеих ног.
— Мы уже не те, Герберт, какими были раньше… И время не то. Того времени не вернешь… Мне жаль… мне больно… очень больно оттого, что ты по-прежнему питаешь ко мне хорошие чувства.
Он подошел к ней ближе и положил руки на плечи.
— Не говори так, дорогая. Поедем со мной, брось все это. Ты многим пожертвовала, многое пережила и теперь должна подумать о себе… и обо мне тоже…
Он заглянул в ее ставшие влажными глаза, и в нем снова зародилась надежда.
Но она сняла его руки со своих плеч медленно и легко и вместе с тем решительно и непреклонно.
