2-го марта 1896 года профессор Артур Гордон Вебстер из Кларкского университета, в штате Массачузетс, поместил в «Worcester Gazette» письмо, из которого я привожу здесь выдержку:
«В воскресенье утром я отправился с профессором Пупиным в его лабораторию с тем, чтобы испробовать эффект флуоресцентного экрана впереди пластинки. Я положил свою руку под лампу и через пять минут ток был прекращен… Результатом была лучшая пластинка, какую я когда-либо видел… Тот, кто испробовал этот опыт и видел сколько времени требуется для того, чтобы получить хороший результат, может судить об улучшении. Я думаю за доктором Пупиным должна быть признана заслуга сокращения времени экспозиции в десять и двадцать раз».
Описание улучшения, которое я опубликовал в законченной форме в журнале «Electricity» 15 апреля 1896 года, кончается следующей фразой:
«Моей единственной целью в работе над усовершенствованием рентгеновской фотографии было расширение горизонтов ее применения в хирургическом диагнозе. Мне думается, я полностью справился с моей задачей и хочу, чтобы эта работа была признана за мной».
Мои друзья посоветовали мне обратиться за получением патента на изобретение, но я уже имел один дорогой урок в патентном бюро с моими электрическими резонаторами и не хотел повторять его.
Вопрос отражения и преломления Рентгеновских лучей в то время еще не был разрешен. Мои исследования в этой области облегченные превосходным флуоресцентным экраном Эдисона, завершились открытием, которое я в сообщении Нью-Йоркской Академии Наук б апреля 1896 года формулировал следующим образом: «Каждая субстанция, подвергнутая действию Рентгеновских лучей, становится радиатором этих лучей». Сообщение это было опубликовано в нескольких научных журналах, как «Science» («Наука») и «Electricity». Но об этом я буду говорить позже. Просматривая некоторые материалы, я недавно нашел, что я закончил составление сообщений, касающихся моего исследования Рентгеновских лучей, 14 апреля 1896 года. Мне попалась также в руки перепечатка моей речи, произнесенной в Нью-Йоркской Академии Наук в апреле 1895 года и опубликованной в журнале «Science» 28 декабря 1895 года, в то самое время, когда появилась Рентгеновская лихорадка. Речь была озаглавлена: «Тенденция современных исследований электрических явлений». Но Рентгеновская «лихорадка» не позволила мне прочитать ее, когда она была напечатана. Я увидел ее три месяца спустя, а потом опять забыл о ней. Теперь я вижу, что картина, которую я тогда нарисовал о росте электромагнитной теории, в каждой детали остается той же, какую я дал в этой книге. Они были вызваны теми неизгладимыми впечатлениями, которые я получил в Кэмбридже и в Берлине. Очевидно эти впечатления сегодня так же сильны как они были двадцать восемь лет тому назад. Я вспоминаю, 14 апреля 1896 года я не пошел в лабораторию, остался дома, читая и раздумывая над только что упомянутой речью. Я подвел итоги тому, что я сделал за шесть лет моей деятельности в Колумбийском университете и закрыл книги, удовлетворенный своими результатами. Моя жена, помогавшая мне переписывать сообщения, лекции и научные доклады и наблюдавшая за каждым шагом моей работы, также радовалась моим успехам и поздравила меня. Мой коллега Крокер — я это знал — был тоже доволен, как и все мои научные друзья, и это было для меня источником высшего успокоения. Но ничто не делает так счастливым, как собственное искреннее убеждение, что сделано всё, что только было возможно.
XI. Рост идеализма в американской науке
«Главная цель — показать рост идеализма в американской науке, особенно в науках естественных и связанной с ними индустрии. Я был свидетелем этого постепенного роста. Всё, о чем я говорю в моей книге, является попыткой показать себя как свидетеля. Но есть много других американских ученых, чье мнение в этих вопросах более авторитетно, чем мое. Почему же должен говорить об идеализме в американской науке ученый, начавший свою карьеру как сербский иммигрант, когда есть много американских ученых, больше знающих по этому вопросу, чем я? Читатель сможет, пожалуй, ответить на это. Я хочу только указать, что существуют некоторые психологические элементы, подтверждающие мою веру, что иногда иммигрант может видеть вещи, которые ускользают от внимания уроженца этой страны. Верить — значит видеть. Пусть же говорит тот, кто верит, но с условием, что у него действительно есть что сказать».
Иностранец, ставший по натурализации гражданином Соединенных Штатов, имеет много поводов и предлогов говорить о достоинствах этой страны — поводов, которых нет у рожденного американца. Часто натурализованный американский гражданин, когда он возвращается на свою бывшую родину, слышит отзывы об Америке, основанные на европейских предубеждениях, которые являются следствием незнания этой страны. В таких случаях он может, если у него есть чувство долга, многое рассказать об Америке и в более интересной форме, чем рожденный американец. В нем должно заговорить чувство долга, если его натурализация означает, что он знает традиции Америки, имеет к ним искреннее уважение и ценит их достоинство. Рассказы, исходящие из уст рожденного американца, могут иногда звучать как хвастовство, но они могут часто звучать иначе, когда они исходят из уст натурализованного американца. Я имел несколько случаев убедиться в этом и один из них заслуживает здесь упоминания.
Четыре года тому назад, во время моего пребывания на старой родине, я был приглашен на праздничное публичное собрание в город недалеко от моего родного села. Это был город Панчево, где в детские годы я ходил в школу, где от моего словенского учителя Коса я первый раз услышал о Бенджамине Франклине и его бумажном змее. В первых главах моей книги показано, что многие воспоминания об отроческих днях питались в моем сердце нежной любовью к этому историческому городу. В Панчеве об этом знали, поэтому я и был приглашен. Была также и другая причина. В марте 1919 года председатель югославской делегации на Парижской мирной конференции пригласил меня в Париж в надежде на то, что с моим знанием английского языка и англо-саксонским мышлением я могу помочь делегации в ее работе. Я провел в Париже семь недель. Результаты, как меня в том уверял сербский премьер-министр Пашич, были замечательны. И он пригласил меня в Белград, как гостя правительства, чтобы изучить положение военных сирот в Сербии. Изучение закончилось тем, что была организована «Американская ассоциация помощи сербским детям», замечательная деятельность которой известна и глубоко ценится во всех частях сербского государства.
