убежище в тяжелый для советской культуры период борьбы с идолопоклонством перед Западом и космополитизмом.
Александр Габричевский — весьма разносторонний ученый, историк, переводчик, литературовед, доктор искусствоведения, профессор, сын знаменитого бактериолога Г. Н. Габричевского. Неоднократно подвергался репрессиям, арестовывался органами госбезопасности, в частности, по обвинению в русском национализме, выражавшемся в попытках отстоять памятники архитектуры от разрушения, а также за участие в составлении «фашизированного» Большого немецко-русского словаря и т. д. [162]
После очередного ареста его сослали в Свердловскую область, дали пять лет. Щусев и Жолтовский, заступившись за Габричевского, смогли существенно облегчить его участь. В итоге ему было позволено жить в Москве. Однако в 1948 году его вновь обвинили, на этот раз в космополитизме, повыгоняв отовсюду. И вот такого человека с волчьим билетом Щусев не побоялся взять в свой музей.
Благодаря созданию музея Щусев еще более активизировал свои усилия по сохранению русского архитектурного наследия, направив в разрушенные в результате немецкой оккупации районы страны научные экспедиции, и в частности в Новгород. Многое удалось спасти. Верно пишет директор Музея архитектуры Ирина Коробьина, что «масштаб деятельности Музея русской архитектуры под руководством А. В. Щусева был воистину государственным. Музей стал оплотом борьбы за сохранение наследия, крупным и на то время единственным научно-исследовательским центром истории архитектуры и градостроительства, важнейшей институцией, предъявляющей ориентиры для национального самосознания россиян» [163].
В 1948 году благодаря Щусеву музей пополнился очень интересной коллекцией, состоящей из более чем четырехсот рисунков бременского музея Кунстхалле. Кого здесь только не было — лучшие европейские мастера начиная с XV века: итальянцы Фра Бартоломео, Тициан, Караваджо, Гвидо Рени, Тьеполо, Веронезе, Бернини; французы Грез, Коро, Делакруа, Роден, Мане, Давид; голландцы и фламандцы Рубенс, Снайдере, Хальс, Ван Дейк, Рембрандт, Ван Рейсдаль, Ван Гог, немцы Дюрер, Крюгер, Овербек и многие другие. Кроме того, в коллекции имелась и картина Гойи.
Эту коллекцию буквально спас от уничтожения реставратор Виктор Балдин, случайно обнаруживший рисунки в окрестностях Берлина, где стояла его часть в 1945 году. После войны он привез бесценные произведения искусства на родину. Естественно, что такие рисунки нуждались в самом надежном хранилище. Вот в 1948 году Балдин и принес увесистый чемодан Щусеву в музей. Благодаря этому коллекция и сохранилась. А в 1963 году Балдину суждено было занять директорский кабинет Щусева. В 2003-м же году случился большой скандал, связанный с планами передачи рисунков Германии, что и предало гласности подробности всей этой истории…
Хотя и недолго Щусеву пришлось директорствовать в Музее русской архитектуры, но планка им была задана очень высокая, определившая развитие основанного им учреждения на долгие годы. И то, что ныне музей носит имя Щусева, является справедливым и ко многому обязывающим.
«ПРОШУ ОСВОБОДИТЬ ИЗ МЕСТ ЗАКЛЮЧЕНИЯ»
Одной из малоизвестных страниц биографии Алексея Щусева является его заступничество за своих невинно осужденных коллег. А поскольку в Советском Союзе в период так называемого культа личности людей сажали во множестве, то Щусеву приходилось заниматься этим нередко, что позволяет посвятить данной теме отдельную главу.
Щусев хорошо знал, насколько большую силу обретает в глазах органов госбезопасности письмо, подписанное авторитетным специалистом в той или иной области, академиком, сталинским лауреатом, известным зодчим, а тем более автором мавзолея. Когда в 1937 году с ним случилась беда, почти никто из коллег не заступился за него, лишь единицы осмеливались вслух защищать зодчего. Вот почему сам он с такой смелостью писал и ходил в самые высокие инстанции, хлопоча о свободе для тех, кто, будучи обвиненным в самых тяжких грехах, уже не имел никаких шансов оправдаться. И ведь находил за кого вступаться — за князей, графов, дворян…
В прошлой главе уже говорилось об Александре Габричевском, но это лишь один эпизод из череды подобных. Вот, например, ходатайство от 24 июня 1925 года об освобождении крупнейшего русского иконописца графа Владимира Комаровского, работавшего над росписью двух щусевских храмов — Троицкого собора Почаевской лавры и собора на Куликовом поле. Комаровский и после 1917 года расписывал церкви, а жил в Сергиевом Посаде, работая в Комиссии по охране памятников старины и искусства Троице-Сергиевой лавры. Постановлением Особого совещания при Коллегии ОГПУ от 19 июня 1925 года его приговорили к трехлетней ссылке на Урал за «антисоветскую деятельность и в принадлежности к монархической группировке бывшей аристократии».
Щусев пишет в ОГПУ: «Лично зная Владимира Алексеевича Комаровского как талантливейшего художника-декоратора, который может быть благодаря своему таланту чрезвычайно полезным Республике, а также зная его более 15 лет как человека, удостоверяю, что он только занимался любимым искусством и никаких кроме этого должностей не занимал, всемерно ходатайствую о пересмотре его дела» [164].
Не удовлетворившись одним письмом, Щусев уже составляет следующее, коллективное, под которым просит подписаться таких выдающихся деятелей искусства, как график Фаворский, художник Остроухое, скульптор Андреев.
В 1928 году Комаровский возвращается и живет под Москвой, тогда же он расписывает храм Святой Софии на одноименной набережной. Затем его опять забирают, а в ноябре того самого 1937 года, когда Щусев у себя дома ожидал ареста, иконописца приговаривают к расстрелу как «активного участника контрреволюционной нелегальной монархической организации церковников». Ну чем не готовое обвинение для самого Щусева? Он ведь и для монархии строил, и для церковников…
В 1925 году подписал Щусев письмо и в защиту князя Николая Голицына: «3-го апреля с. г. по ордеру ОГПУ арестован молодой —27 лет — художник Владимир Михайлович Голицын. Нижеподписавшиеся, зная работы Голицына и ценя его выдающийся художественный талант, главным образом по стилизации и графике, считают, что изъятие его из среды работников искусства является крайне нежелательным. Еще будучи учеником средней школы, Голицын проявлял способность к рисованию, работая над театральными декорациями и плакатами, затем в 1920/22 г., отбывая воинскую повинность во флоте, он принимал участие в экспедиции «Плавморнин’а», совершившей по Ледовитому океану, Белому морю и к Новой Земле ряд путешествий, запечатленных Голицыным прекрасными акварельными рисунками, часть которых имеет научное значение. С начала 1923 г. Голицын работает в Госиздат’е и в Кустарном музее ВСНХ, где его стилизованные в древнерусском стиле рисунки на кустарных изделиях удостоились награды на Всесоюзной Сельскохозяйственной выставке, а затем стали служить образцами для кустарей; в 1925 г. его работы получили золотую и серебряную медали на Международной выставке декоративных искусств в Париже. Одновременно Плавморнин работал в качестве иллюстратора преимущественно детских книг и книг о путешествиях в Госиздате и в издательстве «Молодая гвардия», где давал в журналы «Пионер», «Знание — сила» и «Всемирный следопыт» рисунки, пользовавшиеся всегда успехом благодаря талантливому их исполнению. Плавморнин с 1923 г.
