— Пропуска тебя не лишаю, — сказал Тюгин Сергею. — После БУРа выйдешь за зону на свою работу. Но смотри, больше не попадайся! — добавил капитан, грозно нахмурив брови и погрозив пальцем.
Фоминцев, само собой, обещал больше не попадаться. И, насколько мне известно, обещание сдержал, больше не попадался.
Июль. Несносная жара. Основное население нашей зоны на работах: кто на лесоповале, кто на лесозаводе, кто на базе, кто на конпарке. В зоне только больные и «придурки», то есть те, кто работает в конторе, на кухне, в хлеборезке, в медчасти, дневальные бараков.
И больные, и те, кто может прервать свою работу в душных помещениях, вышли на свежий воздух и расположились под стенами бараков, где можно укрыться в тени. Тихо. Над зоной воцарилась сонная одурь. Водовоз, разливший по точкам свою бочку воды, выпряг потную кобылу из оглобель, пустил ее пастись на широкой зеленой лужайке между бараком и хлеборезкой, а сам разлегся в тени барака и сладко заснул. Словом, тишина и покой. Непривычно это. Так на зоне не бывает. Просто не может быть, чтобы ничего не происходило. А раз так быть не может, значит, что-то обязательно произойдет.
Какой-то молодой парень из воров, проходя мимо спящего водовоза и его мирно пасущейся лошади, на мгновение остановился, что-то сообразил и сорвался с места. Он быстро обежал несколько бараков, в которых нашел своих из числа воров, «закосивших» от работы. Вскоре немного поодаль от спящего водовоза собрался небольшой «совет», что-то явно решавший — что и как делать, чтобы устроить для себя и для прочих, находящихся в зоне, очередной «сеанс».
Посовещавшись, кучка рассыпалась. Каждый из заговорщиков помчался выполнять свое поручение.
Надо сказать, что выдумке, находчивости, предприимчивости в организации всевозможных потех, которыми обладают многие из воровской среды, мог бы позавидовать иной театральный, тем более, эстрадный режиссер. Речь, разумеется, идет только об аксессуарах, предметах, элементах костюмов, которые идут в ход и появляются порой вдруг неизвестно откуда. Что касается содержания осуществляемых блатными спектаклей — нормальные режиссеры до него тем более не дойдут. И слава богу, как говорится[16].
Довольно скоро на лужайке в ожидании интересного зрелища собралось много нашего лагерного люда. Организаторы спектакля действовали на удивление быстро и ловко. На голову лошади надели чепчик, сотворенный из цветной яркой наволочки, позаимствованной из бани, и бинтов, из которых сделали ленты и бант. Откуда ни возьмись, появилась плошка с разведенным суриком. С помощью малярной кисточки кобыле накрасили губы. Затем ее подвели к завалинке соседнего барака и поставили к ней задом. Тотчас на завалинку вскочил исполнитель главной роли. Одной рукой он стал расстегивать штаны, другой — попытался поднять кобыле хвост. Лошадь явно забеспокоилась. Но было предусмотрено и это. Двое здоровых ребят держали лошадь под уздцы, а третий парень поднес к лошадиным губам добытую на кухне миску с сахарным песком. Деликатесное угощение отвлекло кобылу от всего остального, и главный артист, сумел-таки приступить к исполнению своей роли.
Непросто описать реакцию собравшихся на лужайке зрителей. Аплодисменты, свист, одобрительные возгласы, соответствующие «советы» — все это слилось в такой шум и рев, что разомлевший в сладком сне водовоз проснулся и вскочил на ноги.
— Вы что! Вы что это делаете, сукины дети? — завопил он и двинулся было к своей лошади. Такая его реакция была также предусмотрена. На пути водовоза возник специально поставленный на это дело парень, который протянул вознице картинно вытащенную из-за спины поллитровку.
— Прими, батя. От нее не убудет, а тебе прибудет.
Зрители бурно одобрили и эту сцену.
Водовоз, надо сказать, не стал артачиться и, не мешкая, засунул бутылку в карман своих брезентовых штанов, хорошо прикрытый толстым клеенчатым фартуком.
Вечером вся зона, то есть и те, кто днем был на работах, знала о происходившем. В предвидении повторения назавтра столь интересного представления многие заполнили медпункт с жалобами на различные недомогания. Кое-кто из мелких воришек устроил себе так называемую «мастырку» — нарочное саморанение. Например, такое: на руке или на ноге иголкой выковыривается небольшая ранка; затем с помощью иголки мастырщик добывает комочек гнили либо из своего же испорченного зуба — самый надежный вариант, — либо гниль, застрявшую между зубами; той же иголкой гниль заносится в ранку. Через несколько часов, скажем, наутро, поврежденная таким способом рука или нога распухает до размеров полена. Перспектива гангрены и, значит, ампутации больной конечности мало кого из блатных пугает. Зато нужный результат обеспечен: бюллетень, освобождение о работы или отправки на этап — гарантированы.
Существует немало и других способов устроить себе невыход на работу: договоренность, за ту или иную мзду, с нарядчиком, выкликающим по утрам на работу, или со своим бригадиром насчет замены своей, скажем, дневной смены на ночную или переноса своего будущего выходного дня на сегодня. Можно открыто отказаться от выхода на работу, намеренно лишая себя хлебной пайки или обрекая себя на отсидку в БУРе, или на этап в отдаленный лагпункт, а то и вообще в другой, еще более тяжелый, чем наш, лагерь.
Короче говоря, на другой день к двенадцати часам — к обычному времени приезда водовоза — на лужайке между хлеборезкой и соседним с ней бараком был полный аншлаг. Из госпиталей — на нашем «столичном» в Каргопольлаге 2-м лагпункте их было вместе с медпунктом, как-никак, четыре — высыпали ходячие больные, пришли на лужайку и едва ли не все «придурки», многие из отдыхавших после ночной смены.
После того как водовоз развез по точкам воду, он привел на лужайку и распряг свою лошадь. Спать он, однако, на этот раз не завалился, а остался возле лошади, держа ее под уздцы. Он знал, чего ждет, и не ошибся. Ему вручили поллитровку, после чего он отдал уздечку в руки вчерашних коноводов и отошел в сторону.
Весь вчерашний спектакль повторился во всех деталях. На кобылу был надет чепчик с бантом из бинта, ее губы были снова накрашены суриком, ее снова поставили перед завалинкой, ей снова поднесли угощение — миску с сахаром. Только исполнитель главной роли был на этот раз другой — говоря языком театра, из второго состава.
Реагаж «публики», состоявшей в основном из блатных, нетрудно себе представить.
Финал этой истории случился на третий день. Все происходило строго по накатанному уже «сценарию». Кроме одного. Не успели на кобылу надеть чепчик, как она сама направилась к завалинке и, явно в ожидании сахара, повернулась к ней задом.
