Когда мы приехали его навестить неделю спустя, у него едва хватало сил сесть в постели. Живот у него раздулся, словно большой пляжный мяч, и мошонка распухла до размера грейпфрута. Дома отцу было тяжело – без посторонней помощи он обходиться уже не мог. В туалет мы с Джуди поднимали его вдвоем, и шел он еле-еле, осторожно переставляя ноги и опираясь на ходунки. «Джон Элдер, держи меня крепче, – просил он. – Я ужасно боюсь упасть». Он снова стал похож на испуганного ребенка. Теперь я уже не верил, что отец выздоровеет.
Прошло несколько дней. Вздутие живота усиливалось: печень, изношенная годами алкоголизма и обилием лекарств, которые отец принимал от псориаза и артрита, была неимоверно увеличена.
В понедельник вечером Джуди позвонила сообщить, что отца снова увезли в больницу. Я каким-то образом почуял, что эта госпитализация – не чета всем предыдущим. Я понял, что отец умирает. Поэтому я схватил Марту и Медведика, и мы помчались в больницу. По дороге я попытался вспомнить хоть какие-то счастливые совместные мгновения с отцом из времен своего детства, и не смог, и пришел в неистовство.
Когда мы прибыли, отец совсем ослабел, но был в сознании. Похоже, он обрадовался нам. Я посидел около него, размышляя, спросить или нет, помнит ли он какие-нибудь радостные мгновения, которые бы нас с ним объединяли, и понял – если спросить такое, я тем самым признаю, что отец умирает. Но все-таки я решился.
– Скажи, ты помнишь что-нибудь хорошее у нас с тобой, когда я был маленьким? Мы ведь играли вместе?
Я ждал ответа, и меня бросало в дрожь при мысли о том, что и отец ничего такого не припомнит. Что мне тогда делать?
Но он наконец заговорил.
– Когда тебе было пять, я возил тебя в музей в Филадельфии. У них там была игрушечная железная дорога величиной в целый зал, и ты обожал ее рассматривать. – Отец повернулся к моему сыну и продолжал: – Как-то раз твой папа спросил смотрителя, можно ли повести поезд. И тот позволил. Твой папа сел за пульт и провел все поезда по рельсам и улыбался при этом до ушей.
Я совсем забыл про те поезда в музее, но когда отец рассказал о них Медведику, я тотчас вспомнил их так ясно, словно был в музее вчера.
– После того как я поуправлял игрушечными поездами, – подхватил я, – твой дедушка отвел меня в другое крыло музея, где помещались настоящие локомотивы.
– Болдуиновские, – вставил отец. – Фирмы «Болдуиновские локомотивы Филадельфии».
Я был потрясен: он помнил такие мелочи! Несколько лет назад я читал историю про фирму «Болдуин», но понятия не имел, что отец о ней знает.
Отец все рассказывал и рассказывал, и внезапно передо мной отчетливыми картинами вставали события полувековой давности. Я вспомнил весну, когда учился кататься на двухколесном велосипеде по булыжным дорожкам Храма Знания в Питтсбурге. Я сразу начал кататься на двухколесном велосипеде, не привинчивая маленькие колесики для опоры, – пересел из детской педальной машины (пожарной) и с трехколесного детского велосипеда сразу на двухколесный, для больших детей, и ни разу не упал и ни во что не врезался. Я тогда был очень горд собой.
Отец сказал:
– Я купил тебе велосипед марки «Молния», такой же, какой был у меня в детстве. Твой был модели «Комета», с красным багажником и ножным тормозом.
У отца был черный велосипед «Рейли», с тремя передачами. Когда я вырос из «Молнии», он отдал мне «Рейли» – к тому времени он уже забросил велосипед и больше не катался.
Отец все рассказывал и рассказывал, а я уже не мог удержаться от слез.
– А помнишь парк Вэлли-Фордж? – спросил отец.
И я вспомнил: вот я бегу по полям национального парка Велли-Фордж, бегу и держу бечевку от воздушного змея, сделанного отцом, и отец бежит рядом со мной в ярких солнечных лучах, а мать сидит в тенечке и смотрит на нас. А потом я запутываюсь в бечевке и шлепаюсь наземь. У меня до сих пор на лодыжке шрам.
Да, кое-что хорошее мы с отцом все-таки вспомнили. Когда я засобирался домой, отец отец заметил, как я опечален. Он с улыбкой потрепал меня по голове и сказал:
– Ты за меня не беспокойся. Все будет хорошо, я поправлюсь.
Но я в глубине души знал: он не поправится. Мне снова захотелось стать маленьким.
С того дня и до самого конца я навещал его в больнице ежедневно. Он все слабел и как-то раз сказал:
– Джон Элдер, я умираю.
– Знаю, – ответил я. – Печально. Как ты думаешь, куда ты потом попадешь?
– Тайна. Этого никто не знает, – ответил отец.
– Тебе страшно?
– Если честно, не очень.
Джуди решила, что в следующий вторник заберет его из больницы – пусть умрет дома.
Отец спросил:
– Ты выдержишь?
– Конечно, я буду тосковать, но выдержу, – ответил я.
– За Джуди присмотришь? Она так обо мне заботилась!
– О чем речь, присмотрю, – ответил я.
– И с домом ей управиться поможешь?
– Разумеется.
– А как там мой трактор? – спросил отец.
– Все так же. Хочешь, я проеду на нем под окнами и ты на него посмотришь?
– Давай! – обрадовался отец.
Я просидел в палате еще часа два, беседуя с отцом, моей матерью и Джуди. Потом отец утомился, и я уехал домой, пообещав, что сегодня к вечеру вернусь в больницу. По дороге я заглянул к брату и сообщил ему, что отец вот-вот умрет. Я был очень расстроен.
Добравшись до дому, я разрыдался, а сам все спрашивал себя: почему умирающие всегда просят присмотреть за их близкими и имуществом? Прадедушка Данди просил меня присмотреть за его фермой. Дедушка Джек – позаботиться о Кэролайн и о полях и деревьях, которые вырастил Данди. Что ж, миновало двадцать лет, многое изменилось и исчезло. Бабушка Кэролайн умерла своим чередом, дом сгорел, деревья и поля больше не мои. Но, думаю, я сделал все, что было в моих силах. С самой смерти прадеда и до того, как бабушка переехала, я ежемесячно наведывался в Лоренсвилль. Джуди как-то сказала: «Тяжело быть старшим ребенком в семье». Она по себе знала, каково это.
В понедельник я отправился на работу. Днем позвонила Джуди:
– Твоего отца перевезут домой сегодня. До вторника откладывать нельзя – слишком уж он сдал.
Пора было подогнать трактор. Я собрал нужные инструменты, лопаты, трос. Кто его знает, сильно ли трактор ушел в снег – зимой были изрядные снегопады. Я дал крюк мимо школы, забрал Медведика. Будем вытаскивать трактор вдвоем.
В Амхерст уже пришла весна, но в Бакленде еще царила зима. В поле за отцовым домом снегу было мне по пояс, а от дома до трактора было футов сто. Трактор ушел в снег по самый ковш, и передние колеса тоже скрылись под снегом. Но день стоял погожий, солнечный, и трактор завелся сразу. Я дал газу, трактор затрясся, но с места не сдвинулся. Я попытался оторвать от земли ковш, но он примерз. Я дергал его и так и сяк, и, наконец, – бам! – он оторвался от земли. В ковше было полно льда.
