- Вы, возможно, ее не застали, - продолжал растягивать слова Игорь Александрович. - Была такая на моей памяти, вернее, есть, - Клара Шустова. Она с Марьяной бывала у Юрки. Переводчица, кажется, с немецкого. Уезжала в советскую зону, поэтому вы ее не застали. Впрочем, погодите, в прошлом году она тоже была здесь. Да, с Сеничкиными и лейтенантом ездила, кажется, в Гудауты или еще куда-то. Видите, все на свете перепутано.
- Ужасно, - кивнула Инга, крепче сжимая локоть Игоря Александровича. Новостей - хоть отбавляй, а вы, Игоруша, жадничали.
- Ну, это не новости, - осклабился Бороздыка.
"...Да, действительно все ужасно перепутано и смешано. Оказывается, лейтенант тоже не промах. Да, я что-то будто слышала. Шустова? Шустова? Что-то с разводом. Муж моложе и лейтенант тоже, значит, моложе... Что-то говорили на Новом годе. Чем-то больна. Я еще тогда подумала, как это все далеко: кто-то болен, а я весела и здорова, и расстаюсь со старым и никудышным супругом. Какое счастье, что мы расстались! Какое счастье, что мы не нужны друг другу, что ему вообще женщины не нужны. То есть нужны, но очень ненадолго".
"Ты еще скажешь: какое счастье, что он псих", - перебила себя.
- Ига, я вас тут покину и побегу домой, а то у меня Вава одна.
- Что ж, привет Варваре Терентьевне, Антону Николаевичу и маман.
- Спасибо. Они у меня в Кисловодске. А вы передайте привет доценту, созорничала, потому что была уверена, что тот позвонит ей не позже, чем через четверть часа.
- Передам, - ухмыльнулся Бороздыка. - Он как раз звал меня в субботу к прокурорским предкам, - бросил небрежно, хотя понимал, что наносит ей страшный удар.
- Ах, вот как... - протянула с твердой решимостью никогда не рыдать на груди Бороздыки.
- Я вам не досказал. Вчера доцент явился к переводчице, забрал чемодан и супругу и увез за город. Знаете, как в таких случаях? - либо последняя попытка перед разрывом, либо заново медовый месяц.
- Да, понимаю. Как же не понять. Счастливого уикэнда, Ига. Привет Марьяне Сергеевне! - и, выдернув руку из-под руки Бороздыки, Инга перебежала улицу, чуть не ударившись о затормозивший на остановке троллейбус.
"Хорошо, что успела сдержаться. Шиш ему плакать буду! Сволочь! Ведь нарочно, нарочно!.. С оттяжкой, как гестаповец. Дрянь, - ругалась она шепотом, стоя у задних дверей. - Как плетется троллейбус. Нет, я не выдержу. Гад. С оттяжкой... Так медленно, медленно оттягивал, чтобы сразу отпустить и сюда мне, - вдавила варежкой в середину груди. - Нет, не могу. Еле плетется..."
- Выходите, девушка, через переднюю, - обернулась кондукторша.
- Простите, мне плохо, - Инга выскочила на тротуар.
"Его счастье, что живет на пятом этаже, а то бы я ему все стекла выбила, - подумала, сворачивая со Сретенки в переулок. - Брось, брось, одернула себя. - Чего ты хочешь? Они муж и жена. Жена уходит, муж бежит за ней и возвращает. Твой муж тебя не возвратил. Его из психбольницы не выпускали. Но какое это имеет значение?.. Ты своему мужу не нужна, а она своему - нужна. Последняя попытка... Медовый месяц... Гад ползучий! Монастыри, храмы. Полное запустение... Показала бы тебе запустение... Ну, ну, держись, - пыталась взять себя в руки. - Держись и не распускайся. Какое тебе дело, если кто-то кого-то бросил, а кто-то кого-то догнал и воротил?! Тебе ни до кого нету дела. Иди домой и садись за главу. У тебя есть машинка и печатай свою работу. Печатай главу, пока не отняли машинку. У тебя все отняли - молодость, любовь, любимого - и оставили только машинку... Как красиво! - снова перебила себя. - Как красиво! Ты еще зареви, что тебя бросили предки и поехали развлекаться в Кисловодск. - Она как раз проходила мимо дома Бороздыки, в окно которого минуту назад собиралась запустить булыжником. - Любовь. Любимого... Ничего у тебя не было и нету. Ты - нищая. Нищая и нищая. Любимого?! Тебе дали его на подержание, напрокат. Как машинку фирмы "гермес-бэби". Дали, потому что был не нужен. На подержание. Тоже слово. От корня подержанный. Все мы подержанные. Как говорят, "бэу", бывшие в употреблении. Вы, Инга Антоновна, тоже "бэу". Точнее недо-"бэу". Недоупотребили вас, вот вы и мечетесь. Вам угодно смазливого доцента? А ему вас не угодно. Ему нужны дом и жена, и на стороне красивая любовь без постели. Ему надоели сложности. Он сытый мужчина. Ему нужна бесплотная красота. Красота и возвышенность. А я не хочу возвышенности. Я хочу самого грубого, самого живого. Я надерусь водки и бери меня все равно кто. Все равно. Я закрою глаза и бери меня, кто хочет, потому что я надерусь водки".
Она, покачиваясь, словно пьяная, перешла опустевшее уже Садовое кольцо и свернула со Спасской в свой Докучаев. До чего он был сейчас тих, печален и безрадостен. Казалось, в него никогда не заходила весна. Он был именно такой ей по плечу и по душе, словно он и она были сотворены в один день.
Инга хлопнула дверью парадного и поднялась по темной, старой, как раз такой, какая должна быть в настоящем доме, лестнице на свой третий этаж и так же тихо, как днем, отворила дверь. Тетка Вава лежала на кушетке, примостив шахматную доску на круглый материнский табурет. По-видимому, у нее всерьез болело сердце.
- Тебе два раза звонили. Один и тот же голос, - сказала Вава, даже не пытаясь подняться с узкого ложа. - Я ответила, что ты скоро будешь.
3
Телеграмму от Елизаветы передали по телефону вечером в среду. Курчев, сидя в "овоще-хранилище", написал рапорт и протянул майору Чашину. Тот оторвался от соседнего осцилло-графа и удивленно хмыкнул:
- Ну, вот. Только я вас расхвалить хотел, а вы - в отпуск. Не сезон сейчас.
- Квартира горит, товарищ майор.
- Залетаев, - крикнул Чашин в коридор летчику. - Пошлите солдата в штаб, а то лейтенант вибрирует - развертка вон куда поползла! - кивнул на осциллограф Бориса, где импульсы прыгали, как бешеные. - Идите, Курчев. Все равно с этой минуты из вас работник, как ... В общем, замнем для ясности.
- Слушаюсь, - благодарно улыбнулся лейтенант.
- Идешь? - спросил летчика.
- Можно, - невесело кивнул тот. - Ладно. Сам рапорт передам, - сказал Залетаев солдату и вышел вслед за Борисом.
На бетонке было морозно, но даже сейчас, в темноте и на ветру, чувствовалось, что с зимой - всё, что она демобилизована и лишь последние дни качает права, как сверхсрочник, с которым не продлили договора.
- Федька без тебя пропадет, - сказал Залетаев.
- Выкрутится, - отмахнулся Борис. Ему не хотелось думать сейчас о печальном и постороннем. Только бы Ращупкин подписал!..
- Пропадет, - повторил летчик. - Ты ему скажи, пусть хоть жмет на технику. Комиссуют - на завод устроится.
- Скажу. Только бы подписал...
Только что сменился суточный наряд, и из кабинета Ращупкина вышли два младших лейтенанта-огневика, оба с наганами и один с красной повязкой.
