На следующий день молодой Бэнкрофт зашел в Монтенеро, и Байрон забросал его вопросами о Вашингтоне Ирвинге, чьей «Историей Нью-Йорка до конца голландской династии» он восхищался. Бэнкрофт также общался с Гете и передал Байрону, что этот корифей литературы был в восторге от «Манфреда» и «Дон Жуана», которые он считал «полными жизни и гениальности». Байрон представил Бэнкрофта Терезе и сказал, что только что заказал для нее в Вене фортепиано. «Мы говорили по-итальянски, и, судя по всему, лорд Байрон прекрасно владел этим языком».
Однако беспокойство не оставляло Байрона. Несмотря на вид Средиземного моря, приятные вечера с Терезой среди роз, жасмина, гелиотропа и тубероз, когда они любовались рыбачьими лодками в заливе и мерцающими огнями на воде, переезд в сельский дом не решил проблем, связанных с делом Маси. Семья Гамба жила в постоянном страхе быть высланными из Тосканы, а малая вероятность найти убежище в каком-нибудь уголке Италии, томящейся под австрийским владычеством, заставляла Байрона подумать о Южной Америке. Его так вдохновил успех патриота Симона Боливара в деле освобождения Колумбии и Венесуэлы от испанского ига, что, осознав невозможность назвать свою шхуну в честь Терезы, он, бросая вызов тиранам Италии, назвал ее «Боливар».
12 мая в Леричи доставили лодку Шелли. «Она ходит как в сказке», – писал Шелли Робертсу. Однако Шелли и Мэри были раздосадованы, когда увидели на гроте название «Дон Жуан». На это имя они согласились по предложению Трелони, но потом Шелли передумал и по желанию Мэри хотел назвать лодку «Ариэль». Но тут пришел черед Байрона обижаться, и он упросил Робертса назвать лодку в честь своей поэмы. В конце концов Шелли и Уильяме стерли название. «Не знаю, что скажет лорд Байрон, – писала Мэри, – но, хотя он лорд и поэт, это не дает ему права превращать нашу лодку в угольную баржу». Несмотря на желание Шелли держаться подальше от Байрона, становится очевидным, что он не очень возражал против названия «Дон Жуан», которым Мэри, Шелли и остальные продолжали именовать эту лодку.
Чиновники во Флоренции, Пизе и Ливорно немедленно узнали, что Байрон построил в Генуе лодку и установил на ней пушку. Президент Пуччини, глава правительства во Флоренции, поторопился подписать приказ, запрещающий Байрону плавать вдоль побережья и предписывающий поставить лодку на якорь в Ливорно и строго выполнять установленные законы. Итак, правительство было готово к прибытию этого опасного судна. 18 мая Трелони привел «Боливара» к берегам Ливорно и жаждал поскорее показать лодку поэту. Но когда Байрон взошел на борт, Трелони понял, что он уже потерял к ней интерес, и не мог уговорить его выйти из гавани. Правительство установило настолько жесткий запрет – Байрону не разрешалось курсировать даже вблизи Ливорно, – что плавание казалось бессмысленным. Поэтому шхуна осталась под присмотром Трелони и матросов у причала, а мрачный Байрон уединился в Монтенеро и не желал воспользоваться своей новой и дорогой игрушкой.
20 июня Шелли узнал о приезде Ханта в Геную и был готов отправиться в Ливорно, если бы не болезнь Мэри, задержавшая его до 1 июля. Шелли беспокоился об отношениях Ханта с Байроном и издании нового журнала. «Между нами говоря, – писал он Горацию Смиту, – я боюсь, что из нашей затеи ничего не выйдет, потому что я, так долго бывший промежуточным звеном между молотом и наковальней, скоро перестану быть и им и не могу представить, как долго продлится союз орла и вьюрка».
Однако Шелли было не суждено присутствовать при встрече орла и вьюрка, поскольку Ли Хант прибыл в Ливорно в конце июня или 1 июля и был препровожден Трелони в летний дом Байрона. «День был очень жаркий, – вспоминал Хант, – и когда я добрался до дома, то оказалось, что это самый жаркий и неуютный дом на свете». Конец тяжелого пути увенчался для Ханта сценой из итальянской трагикомедии на вилле Дюпьи. Ссора слуг Байрона и Гамбы окончилась тем, что Пьетро получил ножевую рану руки, а преступник, слуга Байрона Папи, был схвачен и «озирался на всех, как тигр». Байрон, привыкший к итальянским страстям, принялся за дело. Когда они отправились на верховую прогулку, слуга с рыданиями бросился к хозяину и молил его о прощении, но Байрон оставался непреклонен и выгнал его. Полиция, за которой он послал, все равно заставила бы его уйти.
«Увидев лорда Байрона, – писал Хант, – я едва узнал его, так он растолстел, и думаю, он не узнал меня также, потому что я очень похудел». Далее Хант продолжает: «Все было новым, чуждым, но больше всего изменился мой английский друг, полный, во фраке, пытающийся унять ссору своим бесстрастным тоном с ленивым и томным видом».
Несмотря на показное равнодушие, Байрон был взволнован не меньше других. Было очевидно, что тосканское правительство жаждало устранить семью Гамба и всех их домашних. Граф Ружжеро и Пьетро Гамба получили приказ 2 июля предстать перед трибуналом в Ливорно. Цель этого становится ясна из отчета шпиона Торелли: «Эта ссора и тот факт, что просьба Байрона о том, что его шхуна «Боливар» может спокойно курсировать вдоль побережья и принимать на борт людей, была удовлетворена английским законодательством, вызвали решение нашего правительства попытаться избавить Тоскану от этого революционера, не изгоняя его открыто».
Байрон был слишком занят своими делами, чтобы обращать внимание на беднягу Ханта и его семью, чье существование зависело от него. Возможно, семейство Ханта раздражало его именно по этой причине. К счастью, рядом был Шелли и мог присматривать за ними: на следующий день он сопровождал их в Пизу и поселил на первом этаже дома Байрона. Вскоре прибыли Байрон, Тереза и оставшиеся слуги, чтобы произвести последние приготовления к отъезду. Семья Гамба временно оставалась в Монтенеро. Им позволили остаться до 8 июля, но планы Байрона по-прежнему были нечеткими. Шелли пришлось заботиться о финансах Ханта и спасать его от неминуемого краха. Хант рассчитывал на издание журнала. Он уже потратил 400 фунтов, одолженные ему Байроном и Шелли, и наделал долгов. Поскольку у Шелли не было денег, весь груз лег на плечи Байрона, занятого переездом из Пизы. Шелли сумел лишь уговорить Байрона предложить Ханту авторское право на «Видение суда», которое могло стать удачным началом для будущего журнала.
Предложение Байрона было искренним, хотя и не основывалось на любви к Хаиту. Ему так долго не удавалось найти издателя, который бы рискнул опубликовать поэму, чья политическая подоплека была еще более опасной, чем вольное обращение со святыми. В день возвращения в Пизу (3 июля) Байрон написал записку Меррею с просьбой передать брату Ханта Джону, который должен был издавать новый журнал, рукопись «Видения».
Среди всеобщей суеты Байрона еще больше раздражало присутствие во дворце Ханта, его больной жены и многочисленных буйных детей. Но он не питал зла к дружелюбному Ханту и, когда раздражение прошло, был готов вести с ним приятную беседу на литературные темы. Хант был доволен своей новой жизнью и стремился угодить Байрону.
Напротив, миссис Хант не нравился итальянский образ жизни, и она не хотела оказывать почтения Байрону, выбрав вместо этого высокомерное отношение к нему и его возлюбленной, продиктованное английской мещанской моралью. Байрон угадал ее снобизм и отвечал ей тем же. Хант вспоминал: «Моя жена не знала итальянского и не хотела учить его. Мадам Гвичьоли не говорила по-английски». Марианна Хант притворялась, что презирает титулы. Хант вспоминал, как однажды «Байрон сказал ей: «Что вы думаете, миссис Хант? Трелони как-то упрекнул меня за мои моральные устои! Как вам это нравится!» – «Я впервые слышу о них», – ответила миссис Хант». Как-то Байрону передали слова жены Ханта, сказанные об его портрете, сделанном Харлоу: «Он был похож на великовозрастного школьника, которому вместо булочки с изюмом дали простую». Неудивительно, что после этого Байрон отзывался о миссис Хант как о «ничтожной женщине».
7 июля, получив обещание Байрона помогать Ханту с изданием нового журнала, Шелли отправился в Ливорно, чтобы сопровождать Уильямса в Леричи в новой лодке. Намерения Байрона ясны из письма Меррею, в котором он просит передать Джону Ханту не только «Видение», но и перевод Пульчи и другие произведения в прозе. Важно заметить, что, объявив о продолжении «Дон Жуана», Байрон не упомянул, что собирается передать новые песни Ханту для публикации в журнале. Байрон откровенно высказывал свои подозрения в письме Муру и в то же время просил его о помощи: «Он (Хант) с энтузиазмом относится к новому делу, а я, между нами, не разделяю его пыла. Однако мне не хочется расстраивать его…»
8-го семья Гамба отправилась на временное поселение в Лукку. Просьба о постоянном жилище была удовлетворена, и Тереза со слугами вернулась во дворец Байрона. Прежде Байрон скрупулезно следил, чтобы Тереза соблюдала все тонкости папского указа и жила под крышей своего отца, но теперь ему было все равно. Граф Гвичьоли уже неоднократно сообщал, что бывшая жена живет в доме Байрона в Монтенеро, и через адвоката ему удалось отменить папский указ и добиться помилования для Терезы, чтобы «уговорить неопытную молодую женщину отказаться от жизни, которая, по ее словам, составляет ее счастье».
