За процессией жюидпа следует другое шествие. Оно состоит из мужчин, переодетых древними воинами в кольчугах и доспехах, со щитами, копьями и старинным огнестрельным оружием. За ними движутся рядовые персонажи мистических танцев в дьявольских масках. Однако не следует видеть в них бесов: на самом деле это добрые божества, принимающие грозный облик для того, чтобы разбить и покарать злых духов, которые хотят нанести вред людям. Одно из божеств настолько окутано покрывалами, увешано флажками и знаменами, луками, колчанами со стрелами и саблями, что его самого не видно. Впрочем, нередко под всей этой бутафорией нет статуи; изображение божества якобы необязательно; считается, что оно незримо присутствует в своем одеянии, водруженном на палке, среди принадлежащих ему украшений. К тому же зрители могут полюбоваться другим небожителем в виде гигантской куклы в прекрасном китайском костюме прошлого века, которая переваливается с боку на бок скорее весело, нежели с достоинством.
Последними проходят юноша и девушка: Пао и Памо (герой и героиня). Через некоторое время появляется еще одна процессия, менее многочисленная, чем предыдущая; ее участники ведут себя благопристойно, что свидетельствует об их знатном происхождении; среди них находится выдающийся доктор философии Гальден Типа — Сер ти римпоче, как его называют жители Лхасы.
Что думает этот эрудит о маскараде? Вероятно, то же самое, что не раз повторяли мне образованные люди его страны: народ умен, и ему нужна религия, соответствующая его уровню…
Немного дальше, за городом, колдуны начинают твердить заклинания и сжигают торма в кругу грозных богов, которые совершают медленные и грациозные движения, держа в руках длинные кинжалы и черепа, полные крови[191].
Таким образом, йанг[192], которые следовали за «козлом отпущения», призываются обратно в Лхасу.
После церемонии ламы, воины и боги вперемешку возвращаются в город. Лишь Его Высокопревосходительство сохраняет некоторое достоинство, но тоже ускоряет шаг, торопясь вернуться домой.
На обратном пути Далай-лама вновь проезжает через свою столицу, на сей раз без сопровождающего его «человека с балкой» и монахов с кнутами, и это выглядит уже не столь торжественно. Государь восседает на лошади между двумя своими приближенными-ламами и запросто разговаривает с ними. Его свита больше не соблюдает порядка. Солдаты, быстро шагавшие впереди, внезапно замечают, что государь находится далеко позади, а их товарищи, замыкающие шествие, то и дело останавливаются и выходят из строя, чтобы поболтать с приятелями из числа зрителей.
Город, жители которого полностью очистились и теперь ждут обещанного им бесконечного процветания, не может не веселиться. Все его обитатели выходят на улицу, и даже инвалиды и старики, которые едва волочат ноги, трещат без умолку, смеются и особенно пьют с большим воодушевлением, чем их здоровые земляки. Кажется, что счастливы все: нищие в жутких лохмотьях, самые жалкие из калек, слепые и безобразные прокаженные, — кажется, что все эти люди с вымученными улыбками радуются не меньше богатых и знатных жителей города.
Я встречаю нескольких человек, с которыми познакомилась в Лхасе, — они не догадываются о моем происхождении — и поневоле оказываюсь в ресторане, где мне приходится отдать дань множеству местных яств. Признаться, это испытание даже доставляет мне удовольствие. Хороший тибетский обед заслуживает уважения.
В то время как все пируют, люд конг кюи жьялпо добирается до реки Кюи-Чу, где его уже поджидают лодочники, и переправляется на другой берег вместе с вещами и сопровождающими его братьями.
Здесь тибетец снимает с себя наряд из овечьих шкур, маску и скверный парик. В приличной одежде он ничуть не похож на недавнего паяца. Подъезжают крестьяне на лошадях и грузят вещи; мужчины садятся верхом и отправляются в монастырь Самье.
По правилам, люд конг кюи жьялпо должен провести там неделю в стенах У ханга[193], но обычай устарел и больше не соблюдается. Приехав в Самье, современный «козел отпущения» вешает одеяние из козьих шкур, маску и хвосты яка на столб у дверей У ханга. Затем он устраивает трапезу для здешней братии; исполнив все обязанности, он снова садится на лошадь и спокойно едет в соседний город Тситанг, чтобы купить там на пожертвованные ему деньги саржу и сукно. Сделка производится быстро, так как он заранее посылает своих людей, которые выбирают ткани и торгуются. Транспортный вопрос его не волнует: он имеет право на бесплатную перевозку груза и заказывает столько вьючных животных, сколько нужно. Покончив с покупками, «козел отпущения» возвращается в Лхасу с товарами через неделю после того, как покинул город. Теперь он может их выгодно продать, удвоив прежнюю сумму.
Вот так прозаически, по-деловому завершаются приключения тибетского «козла отпущения».
В год моего пребывания в Лхасе Далай-лама, согласно предсказаниям астрологов, переживал критический период своей жизни. По-видимому, смиренно признав, что тяжесть его собственных прегрешений является непосильной ношей для одного человека, а также желая еще больше себя обезопасить, духовный вождь Тибета обзавелся личным «козлом отпущения». Таким образом, в то время как «официальный козел», как обычно, направился в Самье, его собрат, двигаясь на север, добрался до первого перевала, расположенного на пути в Монголию, но этот последний люд конг кюи жьялпо не вызывал у публики особого интереса.
На следующий день я забралась вместе с другими зеваками на выступ холма Потала и стала смотреть оттуда на грандиозное шествие под названием сер панг. Никогда еще за время своих долгих странствий я не видела более прекрасного зрелища. Процессия состояла из нескольких тысяч участников в праздничных одеяниях священников и оригинальных костюмах, напоминавших старинные китайские, монгольские и тибетские наряды. Эти люди несли сотни знамен, флагов и зонтов из красной и желтой парчи, на которых были вышиты символические рисунки и надписи. Высокопоставленные служители культа шли под навесами в сопровождении слуг, которые обмахивали их веерами, и кадилоносцев.
Время от времени змеевидный, переливающийся всеми цветами радуги кортеж останавливался; при этом юноши начинали танцевать; люди, которые несли литавры, приходили в движение, и музыканты принимались ритмично ударять по этим инструментам. В шествии участвовали также слоны Далай-ламы; их окружали сказочные гримасничающие животные, сделанные из бумаги, как принято в Китае. За ними следовали местные боги в сопровождении воинов в доспехах и служителей посвященных им храмов.
