Впереди меня стоял мужчина. Я видел только его седой затылок и промокшую в этой духоте старую гимнастерку с еще заметными следами от погон. Видимо, ветеран, отставник…
Он выкрикнул с болью:
— Что же вы делаете, паршивцы! Здесь же стоят ваши отцы и матери!..
«Весельчак», паясничая, изрек:
— А «молодым у нас дорога», папаша! С этим как быть?
У второго злобой загорелись глаза:
— А ты, застойник вонючий, закрой рупор! Постоишь, тебе не привыкать!..
Слово «застойник» будто током ударило по людям. Ошарашенные, они переглядывались и недоумевали: кого и за что так оскорбили?
«Застойник» сделал полшага в сторону, было слышно, как скрипнул его протез. Волнуясь, сказал:
— Спасибо, сынки!.. — И, пытаясь проглотить душивший его комок в горле, чуть поклонясь, прохрипел совсем тихо: — Спасибо… Спасибо!..
Опять чуть слышно скрипнул протез — «застойник» снова стал в очередь передо мной.
«Гренадеры», намотав длинные связки сосисок на руки, с гиканьем удалились…
У меня в голове больно отдалось: скрип протеза и… «застойник»… Невеселые мысли пролетали одна за другой… Я уже не понимал, где нахожусь, зачем оказался здесь…
Что с нами происходит? Неужто так цинично понимается то, о чем десятилетиями мечтали люди, — демократия, свобода, плюрализм? Не могли же учить этих негодяев такой распущенности их родители.
И потом, кто «застойники»? Те, кто, все отдав труду во имя развитого социализма, сегодня мучаются в очередях? Те, кто своими руками по кирпичику восстанавливали разрушенную войной страну? Те, кто поднимали целину? Строили новые города в Сибири? Кто…
Значит, «застойником» обозвали и меня? А за что?
В 1954 году партия призвала: «Деятели культуры — труженикам целины!» Каждый из нас, артистов, понимал, что это надо для общего дела. И бродили, кочевали, ездили мои коллеги и я по бездорожью, по степям Алтая, Казахстана от бригады к бригаде, от одного совхоза к другому. Выступал я и перед солдатами Советской Армии — дал более трехсот шефских концертов. Так потом и пошло: все выходные дни и отпуска — в колхозах, на заводах, в воинских частях… За что и получил я медаль «За освоение целинных земель», значок «Отличнику культурного шефства над Вооруженными Силами СССР», звания «Почетный колхозник», «Почетный рабочий».
А теперь за свой труд получили мы в награду ярлык «застойников»?! Нет уж, если и был застой, то в мозгах тех, кто призывы сочинял, а не у тех, кто вкалывал до седьмого пота…
Тогда, в магазине, в той духоте, в очереди, испытал я невыносимую боль от обиды за себя, за все мое поколение, которое не судить надо, не оскорблять, а сочувствовать ему… И благодарить за его невероятное терпение…
И родилось у меня желание поставить фильм о добром, счастливом и трудолюбивом человеке, на плечах которого держалась и держится страна. О человеке, которого незаслуженно вытеснили с экрана проститутки, наркоманы, рэкетиры и прочая чернь нашего общества. Я знал, чего хочу…
Вскоре попал мне в руки сценарий молодого драматурга Сергея Маркова «Свора» — одновременно и о том, что меня мучило, и не о том. Автор, увлекшись, что свойственно молодым, слишком уж «ударился» в описание негативных сторон жизни. Судьба героя для него была лишь поводом нагромождать сцены разврата, разгула. Конечно, это тоже правда жизни, но правда, тенденциозно сфокусированная.
Я не мог принять такую озлобленность и попросил Сергея вытянуть из этого клубка, ниточки человеческой доброты… В конце концов герои фильма — Медников и Лиза — получились, так сказать, Положительными героями. Я знал, что за «положительного героя» мне придется выслушать упреки в приверженности к консерватизму, старомодности. Пусть судят! Главное для меня было — зародить в душе человека надежду, веру в свои силы, поддержать в нем желание бороться за лучшую жизнь. Сегодня, как никогда, в человеке надо поддерживать человеческое.
Картина вышла под названием «Чаша терпения». Принимая фильм в Госкино, члены редколлегии, высказываясь, говорили: «Как хорошо, что вы не изменили себе», «Наконец-то появилось в кино что-то доброе», «Спасибо за искренность»…
Главный редактор, помолчав, с улыбкой сказал:
— Но от критики пощады не ждите…
Через неделю мне позвонил председатель Госкино А.И.Камшалов.
— Евгений Семенович, я только что посмотрел твою «Чашу терпения»… Как хорошо, что на фоне разгула «чернухи» на экране появилось светлое пятно — твоя картина… Спасибо, старик.
— Как вы думаете, что скажет критика? — спросил я.
Камшалов засмеялся.
— Скорее всего, промолчит…
Действительно, несмотря на успех фильма на третьем Всесоюзном кинорынке (продано было более 700 копий!), рекламы не было никакой! На фестивале «Созвездие» Ольга Михайловна Остроумова, исполнительница роли Лизы, получила приз зрительских симпатий… Об этом — нигде ни строчки…
Да-а-а! Ярлык «застойника» висит на мне…
Что такое съемочная площадка? Это всегда шум, крик, ощущение общей неразберихи… И все при этом орут одновременно: считают, что их-то проблемы и есть самые главные.
— Уберите наконец в кадре тень от микрофона! — надрывается оператор.
— Тележка скрипит-пищит! Полейте же рельсы! — кричит звукооператор.
— Почему, мать честная, на столе нет вазы с цветами?! — нервно возмущается второй режиссер.
— Маша! Маша! — снова выходит из себя оператор. — Припудри носы актерам — блестят, как…
— Постановщик! Постановщик! — пытается перекрыть всех своим голосом декоратор. — Перевесь картину с этой стенки на эту, а ту — на ту!
— На второй прибор поставить синий фильтр! — не уступает никому в децибелах бригадир осветителей.
— Наденьте на камеру шубу — тарахтит, как!.. — А это, опять звукооператор.
— Вазы не будет! — истерично горлопанит реквизитор. — Склад закрыт!..
В эту голосовую какофонию врываются еще какие-то стуки, скрипы… И все это одновременно! Жуть!
И только актеры, мыкаясь за декорациями, усилием воли заставляют себя собраться, пытаются сосредоточиться на роли, на выполнении задачи, поставленной режиссером во время репетиции. Актер на съемочной площадке — последняя фигура…
Вот с таким, пока еще очень небольшим опытом съемок в кино пришел я в 1956 году в фильм «Дом, в котором я живу». Пришел и удивился: оказалось, что на съемочной площадке может быть и другая атмосфера. И кино может быть другим…
В то время наше кино в основном было выспренним, утрированно оптимистичным, часто каким-то дутым… Основной его интонацией было — «Да здравствует!» А тут… Прочитав сценарий Иосифа Ольшанского, я был в определенной степени растерян: литературная основа уводила меня, следовательно, и будущих зрителей в совершенно другой мир, в другую жизнь, где не кричат плакатное «Да здравствует!», а просто говорят теплое, человеческое «Здравствуйте»…
