«Мода на русскую жену»
Не мог скрыть своего восхищения Павленко русскими женщинами-эмигрантками, красотой и умом своим покорившими сердца турецких мужчин. Он не знал точно, сколько могло к концу 20-х годов остаться в Стамбуле женщин из всего числа бежавших в Турцию, но предположил, что их было не менее десяти тысяч.
«Десять тысяч женского пополнения. И какого! — восклицал писатель. — Все это были если не верхи, то уж, по крайней мере, хорошая серединка… Простой публики побежало не так-то уж много, потом все больше мужчины». По мнению очевидца, эти десять тысяч женщин, сравнительно интересных, сравнительно развитых, сравнительно культурных, вызвали настоящую революцию быта в Стамбуле.
Русские жены стали в моде и среди богатых турок, и среди низших слоев населения. Ни у кого не вызывало удивления, если какой-нибудь торговец начинал искать все в той же среде учителя русского языка и, торгуя на Гранд-базаре поддельным янтарем, терпеливо зубрил русские спряжения глаголов. Он зубрил иногда на всякий случай, даже еще не будучи женат на русской: может, пригодится когда-нибудь!..
Очевидец утверждал, что даже у константинопольских дворников появились русские жены, в стамбульских ресторанах работали женщины — повара московской школы, на открытых сценах срывали аплодисменты «русские изящные дамы, притом в таком количестве, которого еще никогда до того не знал Стамбул». Знаток женской красоты утверждал, что красивая женщина в этом городе более редка, чем чистопробный жемчуг. Еще реже развитая и еще реже и то и другое вместе. Тем более было приятно отмечать, что «мода на русскую жену» получила широкое распространение. «Были случаи… — здесь писатель поостерегся называть конкретные фамилии, так как это были, очевидно, современники, имеющие не только богатое состояние, но и вес в турецком обществе, — когда стамбульские миллионщики в погоне за настоящей русской подругой вступали в брак с отважными полковыми стряпухами или «сестрицами», а потом нанимали для них гувернеров из французских колледжей».
Зачастую в Стамбуле того времени можно было встретить офицера Белой гвардии, служившего по частному найму у своей бывшей прислуги, которая сумела устроить личную жизнь и вышла замуж за богатого турка. Бывали порою случаи, когда отчаявшиеся мужья-эмигранты вынуждены были отдавать туркам в залог за деньги своих красавиц жен (хочется верить, по обоюдному согласию!).
Русские женщины — со счастливыми или печальными судьбами — рожали от турецких мужчин детей, приобщая их с младенчества к русской культуре. Так, намеренно или непроизвольно, они вписывали свои странички в нескончаемую книгу под названием «Русский Стамбул».
«Русские княжили на Гран-рю-де-Пера…»
Современников поражало в Стамбуле обилие вывесок, свидетельствующих о российском происхождении их владельцев. И было уже совсем не важно, что хозяева пытаются разговаривать на иностранных языках, ибо в большинстве своем их постоянными клиентами зачастую являлись выходцы из России. П.А. Павленко писал: «Приятно, что портной Емтов с сыном говорят предпочтительно по-немецки, согласно особому объявлению о том в окне магазина, что Иткин и Блюм культивируют стиль «Матло» и шьют костюмы в течение двадцати четырех часов, что ювелир Магарам — сторонник широчайшего индивидуального кредита, а меховщик Джорджио Мандель, хоть и украсивший свою вывеску эмблемами итальянского фашизма, по-прежнему остается внимательным слугою своих российских — о, конечно, советских, и никаких других — клиенток».
Очевидец утверждал, что русские разделили стамбульскую Пера на княжества и княжили и владели ею. Русский язык, преобладающий даже в нерусских областях Пера, «сиротливо вклинившихся в славяно-одесскую равнину», слышался и в шантане Максима, и в барах на рю Кабристан, и в веселых домах на рю Венедик, «гнилостной речушкой мелких кофеенок и подозрительных лавочек впадающих в Гран-рю-де-Пера». Русский язык и русские песни разносились из ресторана «Карпыч» по всей Пера. Прибывшие, очевидно, уже после первой волны эмигрантов, новые русские группы захватили контроль над рестораном одессита Сашки Пурица «Тюркуаз» и кавказским кабачком Тиграна под названием «О бон гу».
В ресторане «Пера-Палас» собирались короли спекулянтов, директора обществ, приезжие гости, бомонд, дипломаты. В «Токатлиане» толклись биржевые середняки, брокеры, маклеры из белых эмигрантов, туристы, иногда заезжие артисты или ученые. «Тюркауз» облюбовали советские люди, молодые турки, жители Стамбула, и иностранцы. У «Карпыча» завсегдатаями стали кавказцы всех профессий, не сумевшие уехать из города остатки партийных и военных деятелей, разорившиеся князья, бродяги и авантюристы.
«Эмигрант проник во все щели турецкой жизни»
В Стамбуле прочно обосновались и богатые русские, которым удалось вывезти свои капиталы за границу. В городе появилось множество русских магазинов. «За все свое существование Стамбул не запомнит такого кошмарного количества антикварных и меховых магазинов, какое развелось за эти годы, — писал П.А. Павленко. — Там торгуют старыми университетскими значками, потертыми обручальными кольцами, поломанными или целыми «Станиславами» и «Владимирами», фамильными иконами, серебряными чайными сервизами старой солидной работы, подержанными палантинами из горностая и собольими шубами — этой тяжелой и пыльной роскошью «хороших» домов».
С грустью констатировал очевидец, что и здесь находились люди, наживающиеся на чужом горе, предприимчивые субъекты, для которых «война — мать родная». Они скупали у своих нуждающихся соотечественников последние драгоценности и продавали туристам и туркам. Стало модным серебро русской работы, самым дорогим оказался янтарь, вывезенный из России. Появились магазины, ориентированные только на русскоговорящую публику. Свои услуги стали предлагать русские мелкие ювелиры, часовые мастера, сапожники, портные, грузчики, работающие по двенадцать часов в сутки на пристанях Золотого Рога и в богатых домах, другие мастера, к которым вскоре потянулась турецкая клиентура, осознавшая преимущества сферы бытового обслуживания.
Белый эмигрант «втерся еще глубже», в деловое сообщество Стамбула. «На бирже он дирижирует спекулятивной горячкой и сидит в меняльных лавочках, играя долларами и пезетами, будто ничем иным никогда в жизни и не занимался». Русская сметливость и образование стали спрашиваемы в учебных и научных заведениях Стамбула, в знатных турецких семьях. «В турецкой высшей школе он (русский эмигрант) систематизирует библиотеки и собирает гербарии, — писал П.А. Павленко, — он шофер в богатых семьях и имеет отличные связи с полицией, он, наконец, всеведующий комиссионер и снабжает старых стамбульских снобов разной дребеденью, начиная со «старинного» боярского серебра и кончая усовершенствованными подметками из прессованной бумаги».
