Лейтенанты удивились: они совершенно не подозревали, что за этой тихой фортепьянной музыкой кроется такой важный политический смысл. Им было интересно слушать начальника разведки - в своем ротном захолустье они редко видели "столичных", то-бишь, дивизионных офицеров. Но нужно было принимать пополнение и распределять новых солдат по взводам, и офицеры ушли из землянки.
Лубенцов с Чоховым по ходу сообщения направились к первой траншее. Невдалеке били немецкие минометы, изредка ухали пушки, - одним словом, царила привычная утренняя "тишина" переднего края. Далеко на западе пылал горизонт. Это горел Берлин.
- Бинокля у вас нет? - спросил Лубенцов.
Тут же к нему потянулась чья-то рука с биноклем. Лубенцов оглянулся. Возле него стоял Каблуков. Бинокль был его, лубенцовский.
- Учтите, вот там, прямо перед вами, минное поле, - сказал Лубенцов, помолчав. - А эта деревня немецкий опорный пункт. Сильно укреплен.
- До Берлина шестьдесят верст, - сказал Чохов; почему-то он употребил эту старую русскую меру вместо "километров". Потом вдруг, как бы безо всякой связи с предыдущим спросил: - А сказал вам пленный, где Гитлер?
- Якобы в Берлине, - ответил Лубенцов, продолжая наблюдать. - И Геббельс там, этот наверняка там, только неизвестно еще, где Гиммлер, Геринг и Риббентроп.
После минуты молчания Чохов совсем тихо спросил:
- У вас нет плана-Берлина? Лишнего? Для меня?
- Есть несколько штук. Вчера я разослал командирам полков по две штуки... Могу и вам уделить - по знакомству, так сказать...
Чохов сухо сказал:
- Спасибо. Если можете, передайте план моему парторгу, старшему сержанту Сливенко, он в политотделе дивизии, на совещании парторгов.
- Прекрасно! Я сегодня как раз буду делать у них доклад о противнике, я разыщу Сливенко и передам.
Через минуту Чохов спросил:
- А там, на плане, как написано? По-немецки или по-русски?
- По-русски.
- И объекты указаны?
- Какие?
Чохов после некоторой паузы ответил скороговоркой:
- Рейхстаг и правительственные здания.
Лубенцов опустил бинокль и, улыбнувшись одними глазами, сказал:
- Все написано. Если хотите, я выделю эти здания красным карандашом. А пока что нанесите на свою карту минное поле и фланкирующие пулеметы...
Они замолчали, но, замолчав, вдруг с предельной ясностью ощутили, где и накануне каких событий находятся. И сразу отхлынули от сердца все личные дела, забылись и гложущая тоска по любимой женщине, и обида по поводу подлинных и мнимых унижений, и несбывшиеся желания. Торжественный смысл происходящего потряс их, и они посмотрели друг на друга просветленными глазами. Стоило жить, чтобы дожить до этого времени! Стоило испытывать горести и лишения для того, чтобы в эти мгновения стоять здесь, в этой траншее, на ближних подступах к Берлину, и ощущать себя частью огромных, еще дремлющих сил, частью того, что называется Родиной, Россией, Союзом Советских Социалистических Республик!
Обоим захотелось скорее что-то делать. О чем-то нужно было еще позаботиться, насчет чего-то дополнительно распорядиться. Лубенцов думал: надо еще поговорить с разведчиками, проинструктировать Оганесяна насчет допроса местных жителей, проверить, располагают ли командиры подразделений имеющимися данными о противнике; может быть, придется осаждать Берлин и шнайдемюльский опыт пригодится - надо обобщить этот опыт. Чохов думал о том, что нужно побеседовать с новыми солдатами, объяснить им обстановку, получить ружейное масло, проверить пулеметы, связаться получше с артиллеристами.
По траншее размещались солдаты нового пополнения. Они, приподнявшись над бруствером, глядели на немецкие позиции и тихонько переговаривались, все еще не в силах свыкнуться с мыслью, что находятся так близко от Берлина.
- Да, это здорово!.. - произнес один из новичков, высокий широкоплечий солдат.
Другой сказал задумчиво:
- Ну и занесла же нас война в такую глушь, под самый Берлин! От дома тысячи четыре километров, никак не меньше!
- А ты откуда? - спросил кто-то.
- Я волжский, - ответил солдат.
Лубенцов улыбнулся, прислушался: засмеется кто-нибудь? Никто не засмеялся. Он простился и пошел к НП.
VIII
Совещание парторгов началось утром, часа через три после ночного перехода и сосредоточения в лесу. В охотничьем домике какого-то немецкого буржуя, невдалеке от смолокурни, где расположился штаб дивизии, собрались люди из всех рот и батарей. Майор Гарин принимал их и регистрировал.
Парторги пришли командами, в касках, с автоматами, винтовками и даже с ложками, как и полагается солдатам.
Парторги были просто солдатами и сержантами. Но внимательный наблюдатель мог заметить в их уверенных движениях, в их ясном и спокойном взгляде нечто такое, что отличало их от обыкновенных солдат. Прежде всего это был цвет стрелков и артиллеристов. Тут нельзя было ошибиться: эти люди привыкли не повелевать, а понимать и объяснять. Будучи такими же, как все остальные солдаты, и так же не пользуясь никакими привилегиями, они чувствовали, однако, что на них лежала дополнительная ответственность: они были представителями партии большевиков - пусть маленькими деятелями, но все-таки деятелями. И им мало было просто хорошо сражаться и, если нужно, умирать, - они должны были заражать высоким боевым духом своих товарищей. Они были самыми кончиками нервов, проникающих весь организм армии. Слабые и негодные, если такие и попадались, не могли долго оставаться на этом, на первый взгляд, столь невысоком посту. В роте пригодность человека для работы парторга определяется почти немедленно: под огнем, среди непрерывных смертельных опасностей, где человеку подчас еле-еле хватает сил, чтобы отвечать за самого себя, всех подбадривать и за всех отвечать могут только избранные. Вот эти избранные и собрались теперь в немецком охотничьем домике.
Полковник Плотников начал занятия с доклада о международном положении, потом прочитал лекцию Гарин - о партийной работе и задачах ротных парторганизаций. Вечером был объявлен перерыв. Парторги разошлись по своим частям, начавшим переправляться через Одер. Утром они вернулись в охотничий домик.
Начался второй день занятий.
Парторги выступали перед своими товарищами, делились опытом работы. Плотников записывал в свою полевую книжку самое интересное из того, о чем они рассказывали.
Потом начальник разведки дивизии гвардии майор Лубенцов ознакомил парторгов с положением во вражеском лагере, особо отметив вредность существующего среди солдат мнения о легкости предстоящих боев. Вердо, гитлеровская ставка в панике, Гиммлер отстранен от командования армейской группой, но все это не значит, что фашисты сложили оружие.
