— Если Окулов не нужен на Украине, предлагаю немедленно отправить его на Запфронт, с тем чтобы он вошел в состав Реввоенсовета и со своей комиссией занялся объездом фронта и упорядочением частей.
— Мобилизованных Новгородской и Псковской губерний можно передать Запфронту, но не Зиновьеву…
— Высказался бы против назначения Уншлихта, опасаясь, что это будет понято как понижение. Если он будет согласен, не возражаю против его назначения…
— 16 мая на станции Насвятевич Екатерининской ж.д. произошло крушение первого моего поезда. Жертв не было. Необходима радикальная инспекция путей.
— Улажен ли вопрос о снабжении Царицынской армии горючим.
— Необходимо создать возможность применения удушливых газов. Нужно найти ответственное лицо для руководства соответственными работами.
— Готов ли, наконец, мой вагон. Дальнейшее существование в этом вагоне невозможно, так как он помимо всего прочего протекает…[98] и т. д. и т. п.
Ежедневно подобных распоряжений и указаний Троцкий передавал Склянскому десятки. Тот, получив распоряжения Предреввоенсовета, обычно передавал ему оперативную сводку Полевого штаба РВСР, а затем отвечал на поставленные ранее вопросы, информировал наркома о том, как видятся в Москве текущие военные события. Вот, например, что Склянский докладывал Троцкому 19 мая 1919 года:
"Сталин сообщил: фронт приводится в порядок, посланы 3 карательные роты в Лугу, Гатчину и Красное Село; мобилизованы все передовые силы и посланы на линию фронта. Зиновьев выезжает в Лугу, Сталин в Старую Русу, рассеянная шестая дивизия перехвачена и приводится в порядок, начдив-6-й, проявивший трусость и растерянность, смещен. Необходима кавалерия. О флоте Сталин дает хороший отзыв. Семашко отстранен. В Реввоенсовет Запфронта назначен Шатов. Назначенные подкрепления подгоняются всемерно. По мнению Сталина, необходим новый комфронт…"[99]
Троцкий читал бесконечные доклады, шифротелеграммы, принимал множество людей, проводил летучие совещания и почти каждый день выступал, выступал… Конечно, такая бурная деятельность требовала огромной энергии. Думается, что некоторые вопросы Троцкий решал слишком быстро, не успев их глубоко продумать, иные — слишком самоуверенно, ибо он не был профессиональным военным. Но все вопросы Предреввоенсовета решал, руководствуясь одним критерием: работает ли на революцию тот или иной шаг, та или иная мера… В нем самым причудливым образом сочетались революционный идеализм и прагматизм. Он выступал даже за применение "удушливых газов", если это продвинет дело революции вперед. Мне однажды пришла мысль: доживи Троцкий до времени, когда появилась атомная бомба, и окажись она у него в руках, использовал бы он ее во имя "мировой революции"? Я понимаю некорректность этого риторического, но страшного по существу вопроса. И все же? Подумав и сопоставив все, что знаю о Троцком, я пришел к выводу: да, этот певец, архитектор, апологет, теоретик, демон, наконец, идол революции, видимо, не остановился бы перед применением самого страшного оружия во имя достижения политической цели, в которую он верил всем сердцем до своего последнего вздоха. Однако от мысли о том, что Троцкий и его единомышленники стали добровольными заложниками ложно понятого идеала, становится страшно. Во имя идеи эти люди считали возможным поступаться правдой, лицемерить. В январе 1920 года Троцкий получает телеграмму от Махно, в которой тот обосновывает свой отказ отправиться на Польский фронт. Троцкий, продолжая еще "мирные" переговоры с лидером украинских анархистов, связывается одновременно с членом Реввоенсовета Южного фронта Сталиным:
"…Полагаете ли вы возможным немедленно приступить к окружению и полной ликвидации Махно? Вероятно, возможно разрушить его артбазу, направив туда под видом анархистов совершенно надежную публику. Так как меры охранения у махновцев почти совершенно не принимаются, то уничтожить его запасы патронов, вероятно, возможно…"[100].
Сталин тут же ответил: "Окружение Махно, начатое несколько дней назад, закончится 9-го. Приказ о выступлении против поляков был дан намеренно, чтобы получить лишний материал против Махно…"[101] Пока Махно — еще союзник, но меры уже принимаются. Революция, замешанная на крови и насилии, с неизбежностью смещает все нравственные ориентиры, а политический обман и коварство может выдать за военную хитрость.
Вероятно, я отвлекся, но, чтобы понять, в чем загадка популярности Троцкого, нужно иметь в виду, что этот человек умел сжигать себя во имя идеи. Как, впрочем, и пользоваться благами жизни. Но люди, масса, видели первое: его динамизм, решительность, вечное движение, страстные выступления, бескомпромиссность. Многих подкупали его неординарные действия, нешаблонные решения. Например, когда петля фронтов вокруг шеи Советской Республики стала затягиваться все туже, увеличилось число просьб мобилизованных специалистов, инструкторов вернуть их к прежнему месту работы, так как учреждение, завод, контора без них якобы "придут в упадок". Троцкому надоело без конца отказывать всем этим многочисленным ходатайствам, и в конце июня 1919 года он подписал приказ № 118, где, в частности, говорилось: "…предупреждаю, чтобы никто ко мне с подобными ходатайствами впредь не обращался, — иначе буду имена ходатайствующих опубликовывать во всеобщее сведение, как имена граждан, стремящихся легальным путем превратиться в дезертиров"[102]. Прошения сразу прекратились.
В годы гражданской войны его авторитет в армии, партии и стране стал огромным. О нем говорили, спорили, много писали. Вот, например, что говорилось о Троцком в регулярной рубрике "Вожди революции" красноармейской газеты "Красный штык" политотдела 7-й армии: "В течение короткого времени ему удалось совершить почти чудо: создать прекрасную армию и повести ее к победам. Сам Троцкий всегда на фронте, самом настоящем фронте, где сражается грудь с грудью, где шальные пули не разбирают, кто рядовой красноармеец, кто командир, кто комиссар. Вагон, в котором он живет, и пароход, на котором он жил, нередко обстреливались артиллерийским и пулеметным огнем. Но Троцкий как-то не замечает эти неудобства. Под огнем неприятеля он, как и во время революции, продолжает работать, работать, работать… Когда Троцкий отдыхает — никому не известно…"[103]
Что Троцкий много работал — правда. Но что он редко пресекал эти панегирики в красноармейской печати, которая ему была подчинена, — это тоже правда. Одержимость революционной идеей не мешала Троцкому быть тщеславным. Ведь я уже говорил, что он давно стал смотреться в зеркало истории.
