— Видели. В прошлом году МХАТ приезжал к нам в Харьков в полном составе, — перебивая друг друга, затараторили мы. — Привозил: «На дне», «У жизни в лапах», «На всякого мудреца…», «Смерть Пазухина» и «Царь Федор Иоаннович». Мы посмотрели все спектакли, а «Царя Федора Иоанновича» даже дважды — и с Москвиным, и с Качаловым в главной роли.
— Вам очень повезло, — сказал Михаил Афанасьевич. — Качалов редко выступает в этой роли. Я его Федора не видел.
Мы, смеясь, признались, что шесть спектаклей МХАТа ухитрились посмотреть «зайцами», без билетов. Рассказывали, как нам это удавалось, как мы прорывались вместе со студентами на галерку.
Слушая нас, Михаил Афанасьевич оживился, одобрительно кивал головой — и тоже смеялся. Ему явно по душе была наша неуемная любовь к театру.
И вдруг он сказал:
— Ну хорошо. Что же вы сделали с «Роковыми яйцами»? Читайте.
Шамиль дрожащими пальцами развязал шнурок, скреплявший свернутые в трубочку страницы нашей киноинсценировки и передал рукопись мне. Мы еще раньше бросали жребий, кто будет читать.
Читая, я страшно волновался, ни разу даже не посмотрел на Булгакова, хотя заранее решил, что постараюсь следить за выражением его лица. Понимал, что читаю торопливо, плохо, все больше волнуясь.
Михаил Афанасьевич ни разу не перебил меня. Когда я кончил, он долго молчал. Потом строго сказал:
— Что ж, для вас не так уж плохо. Может быть, даже совсем неплохо. Но делать этого вам не следовало. «Роковые яйца» нельзя инсценировать. Нельзя. И я был прав, отказавшись писать сценарий.
Позднее Шамиль говорил, что он с тревогой наблюдал за Михаилом Афанасьевичем. У него было удивительно выразительное, подвижное лицо, отчетливо отражавшее смену его настроений. Он то хмурился, то улыбался, слушая мое бездарное чтение.
Но мы оба почувствовали, что он вдруг смягчился… Уже совсем другим тоном, в котором звучало добродушно-ироническое сочувствие к неудачникам (мы, конечно, уже считали нашу затею с инсценировкой полным провалом), спросил:
— У кого же еще вам нужно побывать в Москве?
— У самого правого художника Нестерова и самого левого — Татлина, — ответили мы. Это снова развеселило Булгакова, и он, улыбаясь, спросил, что мы знаем об этих художниках, и почему Нестеров — «самый правый художник», а Татлин — «самый левый»?
Мы знали Нестерова по альбомам, по изображениям монахов и святых и тому немногому, что прочитали о нем. Сказали, что утром ходили в Третьяковскую галерею посмотреть его картины и там же видели выставку футуристов, кубистов. Под потолком висело что-то из фанеры, дощечек, как-то соединенных, с надписью «Летатлин». Это была работа Татлина. Мы впервые о нем узнали и решили, что он — левый художник.
Булгаков снова улыбнулся. Потом серьезно сказал:
— Михаил Васильевич Нестеров большой художник. Очень большой. Вы познакомьтесь и с его работами, и с ним. Правда, он сейчас болен. А к Татлину вам ходить нечего. Лучше посмотрите еще работы Павла Корина. Это лучший ученик Нестерова.
Мы о Корине тогда не знали ничего.
Потом Булгаков спросил, что бы мы хотели посмотреть в московских театрах.
— «Дни Турбиных», — хором сказали мы.
Булгаков встал со своего полукресла (на таких же старинных, с выцветшей обивкой, сидели и мы с Шамилем), подошел к телефону на стене. Начал крутить ручку, назвал номер.
Я впервые как следует рассмотрел его. Высокий, худощавый, светловолосый, с очень нервным лицом. Всматривающиеся умные глаза…
— Федор Николаевич, — сказал он, — завтра к тебе придут двое молодых авторов из Харькова. Устрой их, пожалуйста, на «Дни Турбиных».
И, обратившись к нам:
— Я звонил Федору Николаевичу Михальскому. Это главный администратор МХАТа. Придете к нему завтра перед спектаклем, вход в бельэтаж, его окно направо, получите пропуск. В первом антракте пройдете к нему в кабинет. Вход из фойе, где музей театра. В кабинете его будет заведующий литературной частью МХАТа Марков Павел Александрович, поговорите с ним. Я ему позвоню.
Вновь позвонил, спросил какой-то номер телефона, с кем-то беседовал, попросил для нас на послезавтра пропуск на спектакль «Зойкина квартира». Потом объяснил, куда и к кому пройти за пропуском в Театр Вахтангова.
Затем позвонил Берсеневу и попросил устроить нас на спектакли с участием Михаила Чехова. Тепло говорил о художественном руководителе Второго МХАТа Берсеневе, по-видимому, близко ему знакомом, и почему-то наставительно произнес:
— Михаил Чехов самый большой актер в Москве. Увидите его в четверг в «Эрике XIV». Если задержитесь у нас, непременно посмотрите его и в других спектаклях. Берсенев вам поможет. Чехова нужно посмотреть во всех ролях.
Я немного рассказал о своих пеших путешествиях по Крыму в ответ на вопрос Михаила Афанасьевича «где вы успели уже побывать?».
— В жизни надо стремиться быть самовидцем, — заметил он, слушая меня. Этому его совету, восприняв его в самом широком смысле, я старался следовать всю свою жизнь.
Узнав о том, что дальнейший наш путь лежит в Ленинград, Михаил Афанасьевич поинтересовался, что мы собираемся повидать там.
— А знаете, — усмехнувшись, сказал он, — в Ленинграде теперь книги продаются на вес. Постарайтесь этим воспользоваться.
Оказалось, что действительно в Ленинграде книги продавались на вес. Существовало три цены — 50 коп., 75 и 1 рубль за килограмм.
Совет Михаила Афанасьевича очень помог нам. Мы купили по три тома Пушкина, из незаконченного академического издания, вышедшие до революции, — большие книги в мягких переплетах по 75 копеек за килограмм…
Булгаков придвинул к себе папку, лежавшую на столе.
— Это моя новая пьеса, — сказал он и стал нам читать «Багровый остров».
Читал медленно, тихо, необычайно выразительно, ярко, зримо. Впечатление было, как будто читают несколько человек, — столько разных характеров, голосов. Булгаков жил в каждом образе, в каждой фразе. Никогда больше я не слышал такого удивительного чтения. Перевернув последнюю страницу рукописи, Михаил Афанасьевич сказал:
— А сейчас я работаю над новой пьесой.
Нам неудобно было задавать вопросы. Мы сидели, потрясенные чтением.
Через комнату несколько раз проходила встретившая нас жена Булгакова. Нам казалось, что она укоризненно поглядывает на Михаила Афанасьевича. Уходила в другую комнату, спускаясь туда вниз по нескольким ступенькам.
Никогда раньше не видел я квартиры, где комнаты были бы расположены на разных уровнях. В углу почти квадратной невысокой комнаты стояла большая, до самого потолка, нарядно украшенная елка. Елок у нас в Харькове в ту пору в домах не было.
