Анатолий Наумов - Посмертно подсудимый

Государственно-правовой анализ неограниченного абсолютизма был выполнен Пушкиным в кишиневский период его жизни на материалах русской истории. В статье «О русской истории XVIII века» он дал очень точную характеристику государственно-правового механизма России эпохи Екатерины II. Поэт отмечает незаконность восшествия императрицы на престол («Взведение на престол заговором нескольких мятежников») и пытается снять «хрестоматийный» глянец с этой правительницы, выглядевшей в глазах просвещенной Европы также весьма просвещенной. В этом смысле она ввела в заблуждение даже Вольтера и других просветителей. Пушкин же предъявляет к ней как к императрице целый реестр промахов на государственной ниве. Это и доведение народа до крайней нищеты, и расхищение государственной казны ее любовниками, и «важные ошибки ее в политической экономии», и «ничтожность в законодательстве». Один из главных упреков ей в том, что «развратная государыня развратила и свое государство». Но Пушкина меньше всего занимали многочисленные романы императрицы. Под развращением государства он понимал отсутствие малой толики нравственности и честности как у приближенных к императрице, так и чиновников среднего и низшего звена. Главной чертой характера императрицы поэт считает лицемерие, называет ее «Тартюфом в юбке» и приходит к выводу, что ее память достойна «проклятия России».

Анализируя государственно-правовые и общественно-политические взгляды Пушкина, нельзя не сказать и о его отношении к теории общественного договора французского философа-просветителя и писателя Ж. Ж. Руссо (1712–1778). Достаточно серьезное отражение эта тема нашла место в «Евгении Онегине»:

В этой строфе Пушкин называет имя Руссо как одного из авторов учения о «естественном праве» и договорном происхождении государства. Основным произведением, в котором воплощены его на этот счет представления, является трактат «Об общественном договоре, или Принципы политического права» (1762). Отправляясь от теоретических разработок своих предшественников (Аристотель, Гроций, Локк и др.), он исходит в нем из представления о том, что до появления частной собственности человек находился в естественном состоянии. Это был строй всеобщей свободы и равенства. Возникновение частной собственности привело к социальному неравенству, нарушившему первоначальное естественное состояние и вызвавшее борьбу между бедными и богатыми. По мнению Руссо, выходом из создавшегося положения было заключение соглашения между людьми о создании государства и закона, которым должны подчиняться все. Однако при этом неравенство частной собственности, считал Руссо, привело к неравенству политическому и бедные, потеряв естественную свободу, так и не обрели, в отличие от богатых, свободу политическую. Чтобы исправить эту историческую «ошибку», необходимо заключение нового, подлинно общественного, договора между народами и правителями, в котором по-новому должны быть распределены права и обязанности человека как индивида и государства (правителя). При этом Руссо ведет речь о полном отчуждении естественных прав и свобод индивида в пользу создаваемого по общественному договору государства (в пользу правителя), но возмещаемых ему (как создаваемому договору целому) в виде договорно установленных (позитивных) прав и свобод. Однако правитель (суверен) не связан собственными законами. Он стоит выше и суда и закона, имея даже безусловное право на жизнь и смерть подданных. Подлинную же гарантию прав и свобод личности Руссо видел в том, что отдельный гражданин сам является участником формулирования общей воли, выражаемой в законе, то есть в такой взаимосвязи государства и отдельных граждан, при которой долг и выгода в равной мере обязывают обе стороны взаимно помогать друг другу, поскольку вред целому (государству, правителю) – это вред его отдельным членам и наоборот.

Конечно же эти представления носили явно идеалистический (и даже, можно сказать, идиллический характер), что явно осознавалось Пушкиным. Известно, первая глава «Онегина» была написана в 1823 г. К этому времени, как отмечалось, политические взгляды поэта потерпели существенные изменения. Он уже разочаровался в революционных планах декабристов, что видно хотя бы из стихотворения «Свободы деятель пустынный…»).

В соответствии с этим нам представляется, что в характеристику Руссо как «защитника вольности и прав» Пушкин вкладывал вполне ироническое содержание. Оно согласуется и с поводом, в связи с которым поэт дает эту характеристику (отношение Руссо к отделке ногтей) и даже с приводимым Пушкиным вольтеровским определением Руссо, как «красноречивого сумасброда». То есть, по мнению поэта, Руссо «совсем неправ» как в отношении ухода за ногтями, так и в отношении «вольностей и прав» народов в связи с их неподготовленностью к пользованию ими.

С учением Руссо о естественном праве, Пушкин, как отмечалось, достаточно глубоко познакомился еще в Лицее при изучении цикла политико-юридических наук, преподаваемых А. П. Кунициным. Ю. М. Лотман считал, что в кишиневско-одесский период под воздействием споров с друзьями-декабристами Пушкин перечел основные труды Руссо, (см. Ю. М. Лотман. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л., 1983. С. 153; его же, Руссо и русская культуре XVIII – начала XIX века. В кн. Руссо Жан-Жак. Трактаты. М., 1969. С. 590–598.)

К теме общественного договора поэт возвращается во второй главе романа:

Предмет спора между Онегиным и Ленским по поводу «племен минувших договоров» связан с теорией общественного договора Руссо. Эти споры были вызваны неоднозначным отношением современников (и декабристов в частности) к идеям общественного договора. С одной стороны, известны их восторженные оценки, например, В. Ф. Раевский признавался, что книгу Руссо «Об общественном договоре, или Принципы политического права» он «вытвердил как азбуку» («Литературное наследство», 1956, т. 60, кн. I, с. 116). С другой, Н. И. Тургенев считал, что «Теория договора есть настоящее буффонство» (Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу. М. – Л, 1936. С. 319). Думается, что ко времени написания второй главы «Онегина» поэт был более близок к последней оценке.

Существует и иная трактовка комментируемой строки о «договорах». П. Бартенев, рецензируя первый выпуск издания «Пушкин и его современники» (1903), писал: «Всего важнее восстановить произведения поэта, как они были приготовлены им самим к оглашению или как он что написал, но не мог напечатать по условиям цензурным или каким иным. Так, например, Онегина и Ленского в их деревенских беседах занимали, конечно, не племен минувших договоры, а заговоры: тогдашнее юношество знало все подробности французской революции, а договоры политические не могли занимать молодых друзей» (П. И. Бартенев. О Пушкине. М., 1992. С. 311). Н. А. Бродский считал, что это значение Бартенева заслуживает внимания (см. Н. А. Бродский. Евгений Онегин. Роман А. С. Пушкина. М., 1950, с. 144). Нам же, напротив, представляется, что указанное противопоставление интересов современной Онегину и Ленскому молодежи к подробностям французской революции и к проблеме общественного договора, во-первых, ничем не обосновано. А во-вторых, эти интересы не могли противоречить один другому ввиду их едва ли не полного соответствия («подробности французской революции») во многом были связаны с обоснованием насильственного революционного низвержения феодальных порядков, вытекающего именно из доктрины общественного договора Руссо, почему деятели французской революции и были столь воодушевлены его идеями. Сохранились свидетельства, что, например, «друг народа» Марат (Жан Поль Марат (1743–1793) – один из выдающихся деятелей французской революции – радикального крыла – якобинцев) публично читал на улицах Парижа перед революционно настроенной массой фрагменты «Общественного договора» Руссо, а председатель Национального Собрания Бром указывал, что «французы сознают, чем они обязаны тому, кто в своем „Общественном договоре“ вернул людям равенство прав, а народам – узурпированный у них суверенитет» (см. Н. А. Бродский. Указ. соч., с. 82).