– Ну как там? – спросил Михаил Александрович, когда я вернулся.
– Разгулялась непогодушка. Помните у Некрасова:
Мраком подернуты небо и даль,
Ветер осенний наводит печаль,
По небу тучи угрюмые гонит,
По полю – листья и жалобно стонет…
Невесело звучит у Некрасова, а у нас еще хуже, черт знает что творится.
– Ну, ну! – осветив меня электрическим фонариком и грозя пальцем, проговорил Шолохов. – Не забывайте, что в том же стихотворении есть и другие строки:
Благо тому, кто предастся во власть
Ратной забаве: он ведает страсть,
И до седин молодые порывы
В нем сохранятся, прекрасны и живы,
Черная дума к нему не зайдет,
В праздном покое душа не заснет.
Так что не впадайте в хандру, – добавил Шолохов. – Помните наш лозунг «не унывать».
– Да я и не собираюсь хандрить. Просто вырвалось.
– Ну вот, сразу видно потомка запорожцев, – засмеялся Михаил Александрович. – Маша, – спросил он жену, – ты слышишь, что говорит Петр Петрович?
– Слышу. Разговоры у вас бедовые. А погода все-таки мерзкая.
Говорить больше не хотелось, все молчали, но сон не брал, и мы
долго ворочались с боку на бок: то на короткое время, задремав, забывались, то, пробудившись, слушали нудный стук дождя по брезенту, угнетающий свист ветра. Всю долгую осеннюю ночь лил дождь. Не порадовал нас и рассвет – те же дождь и ветер…
Утром, выйдя из палатки, удивляемся: до чего же сузился окружающий мир: небо куда-то девалось, вместо него – темная наволочь мрачных туч. Исчез в мутной пелене дождя высокий белоголовый холм Аккулак, расположенный на западном берегу Челкара. Даже избушка рыбака Григория Погадаева, находящаяся всего в трехстах метрах от нашей палатки, еле просматривалась. А Челкар, до которого было еще ближе, мы лучше слышали, чем видели. Лишь ясно доносившийся сердитый всплеск челкарских волн и монотонный шелест тростников говорили, что на озере было очень беспокойно.
Надев плащ-палатку с капюшоном, Шолохов вышел из палатки.
– Да, разверзлись хляби небесные! Кажись, так сказано в Священном Писании о Всемирном потопе? – спросил Антоновну.
– Я об этом ничего не знаю, – отмахнулась та.
– А разве поп Иван о Всемирном потопе ничего вам в школе не рассказывал?
– Может, и рассказывал, так я запамятовала.
– А гайтан носишь. Какая же ты после этого истинно верующая?
– Я давно уже не истинная, – поморщилась Антоновна.
– То-то я замечаю, что ты всегда так любезно встречаешь Ахмета, угощаешь его.
– Ну вот тебе на, то какой-то поп Иван, то Ахмет, просто диво, – развела руками Антоновна.
Михаил Александрович, улыбнувшись, переменил разговор:
– А на Хопре у вас ливни бывают, Нюра?
– А то… и еще какие, – вопросительно глядела на писателя Анна Антоновна, ожидая, что дальше будет.
– Маша, а пшено и сало у нас еще имеются, есть из чего кулеш сварить?
– На целый месяц хватит, и сухари еще остались.
– Ну, тогда живем, не горюем.
Земляную печку, сооруженную нами в десятке метров от жилья, размыл дождь, стряпать пришлось в палатке, на железной печке, на что уходило много времени. Теснота и неудобство, вдобавок к скверной погоде, особенно огорчали женщин.
– Ничего, в тесноте, да не в обиде, – утешал Михаил Александрович, – это не надолго, от силы на день-два, а там снова погода установится.
Трудно сказать, верил ли он сам в то, что говорил, но голос его звучал так бодро, что наше довольно кислое настроение поутаяло. Даже на губах у мрачноватого по характеру Максима расцвело, когда за обедом Михаил Александрович, глядя на довольно унылые лица вешенских казаков, заметил:
– Тимоше и Максиму в машине холодно, надо им для сугреву…
После обеда к нам в палатку начали доноситься какие-то странные звуки, похожие на человеческие голоса.
– Никак наши станичники поют, – приоткрыв «дверку» палатки, удивилась Анна Антоновна. – И с чего это они?
Да, пели Тимофей и Максим Васильевич, не очень складно, но если и не весело, то и не уныло.
– Значит, дух у казаков поднялся, – заключил Михаил Александрович.
– А не слишком ли щедро угостили их за обедом? – усомнилась Мария Петровна.
– Признаюсь, чересчур щедро. При смутном свете фонаря я по ошибке распечатал вместо бутылки водки бутылку спирта и разлил ее казакам в эмалированные кружки, значительно превысив норму.
– Ну как, хорош уральский «арак»? – спрашивал вешенцев Шолохов за вечерним чаем.
– Неплох. Только он что-то показался нам дюже сердитым.
– Еще бы, девяносто шесть градусов, – пояснила Антоновна.
– У… мы так и думали, – расплылись в улыбке лица Тимоши и Максима.
– И не обижаетесь на Петра Петровича, что он перепутал?
– Нет, почаще бы он так ошибался.
Лишь на вторые сутки к полуночи дождь перестал, а порывистый ветер почти до рассвета гонял по небу тучи, которые постепенно редели и рассеивались. В промежутках между ними начали проглядывать звезды. Радуясь признакам наступающей перемены, мы с Михаилом Александровичем несколько раз за ночь выходили из палатки поглядеть, что там творится. И только убедившись, что дело идет к лучшему, спокойно забылись.
По своей долголетней привычке вставать рано писатель, несмотря на беспокойную ночь, восход солнца встретил на ногах. Поднялись и мы.
– Ну вот! Напасть кончилась! – весело говорил Михаил Александрович, закуривая первую утреннюю папиросу. – Не хотите? – предложил он мне.
– Спасибо, я курю только в дурном настроении, а сейчас оно хорошее… Гуси, кажется, прилетели.
– Вы полагаете? И мне ночью как будто слышались их голоса. Пойдем к Челкару умываться и проверим.
Взяв полотенце, Шолохов направился к озеру. Я пошел за ним, прихватив фотоаппарат, с которым почти не расставался.
В этот час и родилась упомянутая мной фотография.
* * *
– Поздравляю, охотники. Перелет начался, на озере гуси кагакают! – весело говорил Михаил Александрович своим спутникам, возвратившись к палатке. – Давайте объявим сегодня парикмахерский день. Негоже нам встречать охоту небритыми.
Устроившись в кабине автомашины, он быстро побрился. Затем обратился к жене:
– А теперь к тебе просьба, Мария Петровна, – побрей мне шею и подровняй усы.
Я предложил писателю свои услуги.
– Нет, благодарю. Мария Петровна здорово, не хуже заправского парикмахера с таким делом справляется.
Позавтракав, мы собрались поехать в степь на разведку, посмотреть, куда полетят гуси на кормежку. В это время к стану на добром степном скакуне подъехал наш приятель Ахмет. Он сообщил новость: невдалеке от Челкара видели стаю волков. Шолохов обрадовался.
