А. Д. Шеменков начал было мотивировать, почему он перенес час наступления.
— Как «перенес»?! — вскричал В. И. Чуйков.
Что произошло на КП стрелкового корпуса дальше, я не знаю, потому что М. Е. Катуков сказал мне вполголоса:
— Тебе здесь делать нечего, скорее в войска — приказ должен быть выполнен в срок!
На одной из дорог Германии
Да, приказ есть приказ. И оперативно-тактическое творчество командира не должно входить в противоречие с ним. Такова уже природа военного искусства.
Стремглав примчавшись к себе, дал необходимые команды, и танки из своих пушек прямой наводкой ударили пятью залпами по противнику и ринулись в атаку, разорвав линию обороны. В образовавшуюся прогалину сплошным потоком рванулась лавина наших танков и пехоты 29-го гвардейского стрелкового корпуса.
Развивая наступление, гвардейские бригады — 44-я танковая полковника И. И. Гусаковского и 27-я мотострелковая полковника К. К. Федоровича — выскочили на кольцо берлинской автострады. Есть берлинская «кольцевая»!
20 апреля пришла телеграмма: «Катукову, Попелю, 1-й гвардейской танковой армии поручается историческая задача: первой ворваться в Берлин и водрузить Знамя Победы. Лично вам поручается организация и исполнение. Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу; не позднее 4.00 утра 21 апреля любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедленно донести для доклада товарищу Сталину и объявления в прессе. Жуков, Телегин»[47].
Мотки колючей проволоки, которую немцы не успели натянуть на своих позициях
Танки принимают бой в лесу
Двойственное чувство охватило нас, когда мы читали эту телеграмму. С одной стороны, безмерная радость и гордость за то, что именно нам поручается столь почетная задача, с другой — огорчение, что телеграмма как бы узаконивала использование нашей танковой армии как подразделения общевойсковых соединений. Мы не могли не знать, что ждет танковую армию, обреченную на ведение уличных боев, скованную в движениях, уязвимую между громадами зданий, в узких переулках, где из каждой подворотни, из окон и с крыш на танки может быть обрушен гибельный огонь простых бутылок с зажигательной смесью.
Но чувство гордости взяло верх. Шутка сказать — входим в Берлин. 21 апреля совместно с частями 29-го гвардейского стрелкового корпуса мы уже ворвались в пригород германской столицы.
Танки устремляются вперед. Расстояние до заветной цели все сокращается, а борьба становится все ожесточеннее. Узкие берлинские улочки не дают возможности использовать полностью боевые свойства грозных машин. Из окон и с крыш им угрожают не бутылки с горючей смесью, а нечто пострашнее — фаустпатроны.
Оставленная немецкая позиция с брошенным фаустпатроном
Гитлеровская клика предпринимала отчаянные усилия, чтобы отсрочить неумолимо надвигавшееся возмездие. В специальном приказе Гитлера немецким вооруженным силам говорилось: «Тот, кто отдаст вам приказ об отходе, подлежит, если вы его не знаете в лицо, немедленному аресту, а в случае необходимости — расстрелу, независимо от его звания».
Я думал в те дни штурма, что вражеские солдаты и офицеры среднего звена обмануты настолько, что не в силах остановиться. Но вот спустя много лет после войны, читая мемуары высших начальников вермахта, я понял, как глубоко было отравлено сознание всех слоев немецкого общества. «Мы стали солдатами, — пишет Г. Гудериан, — для того, чтобы защищать отечество, и для того, чтобы подготовить из нашей молодежи людей честных и способных с оружием в руках оборонять свою страну, и мы охотно выполняли эти свои обязательства. Мы считали, что военная служба является для нас выполнением высокого долга, основанного на любви к своему народу и к своей стране».
Они «обороняли свою страну» — оккупировали Австрию, Чехословакию, Польшу, Бельгию, Грецию, Югославию, Норвегию, Данию — не хватит ли этого перечисления, чтобы уже и не возражать этому явному лицемерию?
Это «любовь к своему народу» руководила ими, когда они пытались отправить в топки Освенцима и Майданека другие народы?
Склад немецких авиабомб, захваченный танкистами Бабаджаняна
Казалось бы, и младенцу ясно, что наступил конец и дальнейшее сопротивление — абсурд, излишнее кровопролитие. Ан нет, тупое повиновение гитлеровским приказам и слепой фанатизм обреченных не знают границ.
На домах белой краской по-русски написано: «Берлин будет немецким». Кто-то из наших добавил мелом: «Правильно, но без фашистов».
Берлин окружен. Основная вражеская группировка — в котле! С северо-востока — 2-я гвардейская танковая армия и 3-я ударная армия. С востока — 11-й отдельный танковый корпус и 5-я ударная армия. На западе части 47-й армии и 9-й гвардейский танковой корпус овладели городом Науэном, а 24 апреля соединились с пробившимися с юга войсками 4-й гвардейской танковой армии 1-го Украинского фронта. На юго-востоке части гвардейских 8-й и 1-й танковых армий и подошедшей с юга 3-й гвардейской танковой и 28-й армий 1-го Украинского фронта уже завязали уличные бои в самом Берлине.
Вот он, Берлин! Увы, нам не до его архитектурных красот. А ведь где-то тут, неподалеку, здание Берлинского университета, где учились Маркс и Энгельс, где был профессором Альберт Эйнштейн.
А на этих площадях опьяненные толпы неистово ликовали по поводу падения Вены, Праги, Варшавы, Гааги, Брюсселя, Парижа… Тут, в Берлине, выпестован немецкий фашизм.
Но ведь и это было здесь, в Берлине, — Карл Либкнехт и Роза Люксембург провозглашали основание германской компартии, здесь звучали речи депутата рейхстага от коммунистов Эрнста Тельмана.
Было. Был один из центров мировой культуры. И была пляска дикарей со свастикой на рукаве вокруг костров, сложенных из книг. Был обманут целый народ, которому предстояло прозреть.
Баррикада на улице одного из немецких городков
Западногерманский историк Ю. Торвальд в своей книге «Конец на Эльбе» пишет: «…21 апреля, когда прорыв войск маршала Жукова на Берлин стал очевиден и когда на улицах города появились охваченные паникой беженцы с востока… Геббельс впервые потерял самообладание.
В 11 часов под завывание сирен, возвещавших танковую угрозу, в кинозале его особняка собрались на очередное совещание его сотрудники… Лицо Геббельса было мертвенно-бледным… Впервые он признал, что пришел конец… Его внутреннее напряжение вылилось в страшный припадок ненависти… „Немецкий народ, — кричал он, — немецкий народ! Что можно сделать с таким народом, если он не хочет воевать… Все планы национал-социализма, его идеи и цели были слишком возвышенны, слишком благородны для этого народа. Он был слишком труслив, чтобы осуществить их. На востоке он бежит. На западе он не дает солдатам воевать и встречает врага белыми флагами. Немецкий народ заслужил участь, которая его ожидает…“»[48]
