Эта комиссия, собственно, и вскрыла основной массив документов, свидетельствующих о масштабе репрессий в стране. Они потом перейдут в доклад Хрущева. Возглавили комиссию два секретаря ЦК — бывший главный редактор «Правды» Петр Николаевич Поспелов и Аверкий Борисович Аристов, которому еще Сталин поручил заниматься партийными кадрами и который теперь курировал органы госбезопасности.
«Поспелов, — вспоминал Хрущев, — считался близким человеком к Сталину. Он был преданнейшим Сталину человеком. Я бы сказал, более чем рабски преданный человек. Когда мы сообщили, что Сталин умер, Поспелов буквально рыдал. Одним словом, у нас не было сомнений в его хорошем отношении к Сталину, и мы считали, что это внушит доверие к материалам, которые подготовит его комиссия».
Поспелов и Аристов подняли документы госбезопасности, допросили бывших узников лагерей и бывших следователей. Они представили доклад (под грифом «Совершенно секретно»), который начинался так:
«Нами изучены имеющиеся в Комитете госбезопасности архивные документы, из которых видно, что 1935–1940 годы в нашей стране являются годами массовых арестов советских граждан. За эти годы было арестовано по обвинению в антисоветской деятельности 1 920 635 человек, из них расстреляно 688 503…
Самые позорные нарушения социалистической законности, самые зверские пытки, приводившие к массовым оговорам невинных людей, дважды (в 1937 и в 1929 годах) были санкционированы И. В. Сталиным от имени ЦК ВКП(б)…
Урон, который был нанесен массовыми репрессиями военным кадрам, явился одной из причин наших неудач в финской войне, а затем неудачи подбодрили Гитлера и способствовали ускорению гитлеровского нападения на СССР…
Позорные дела, творившиеся в стенах органов НКВД, делались в угоду одному человеку, а иногда по его прямым указаниям. Вот к чему привел антимарксистский, антиленинский «культ личности», созданный безграничным восхвалением и возвеличением И. В. Сталина».
Доклад комиссии Поспелова и Аристова состоял из разделов: «Приказы НКВД СССР о проведении массовых репрессий», «Искусственное создание антисоветских организаций, блоков и различного рода центров», «О грубейших нарушениях законности в процессе следствия», «О «заговорах» в органах НКВД», «Нарушения законности органами прокуратуры в надзоре за следствием в НКВД», «Судебный произвол Военной Коллегии Верховного Суда СССР», «О внесудебном рассмотрении дел».
В докладе рассказывалось о том, что репрессивной машиной руководил сам Сталин, что признательные показания выбивались, что среди работников госбезопасности шло социалистическое соревнование: кто больше посадит.
Цитировалась докладная записка начальству чекиста, работавшего в 1938 году на Дальнем Востоке: «Немецкая разведка. По этой линии дела у меня плохие. Правда, вскрыта одна резидентура, но немцы должны вести дела посерьезнее. Постараюсь раскопать. Финская агентура есть. Чехословацкая есть. Для полной коллекции не могу разыскать итальянца и француза. Китайцев подобрал всех. Остались только старики, хотя часть из них, семь человек, изобличаются как шпионы и контрабандисты. Я думаю, не стоит на них тратить время. Уж слишком они дряхлые».
И показания начальника отдела Наркомата внутренних дел Белоруссии: «Среди следователей шло соревнование, кто больше «расколет». Избиения арестованных, пытки, доходившие до садизма, стали основными методами допроса. Считалось позорным, если у следователя нет ни одного признания в день. В наркомате был сплошной стон и крик, который можно было услышать за квартал от наркомата. Особенно отличался следственный отдел».
К докладу приложили еще три документа. Это телеграмма Сталина от 10 января 1939 года, которая подтверждала «установленную ЦК практику применения физического воздействия» (то есть разрешала пытки при допросах), справка о санкционированном Сталиным расстреле 138 руководящих работников и предсмертное письмо вождю от бывшего кандидата в члены политбюро и наркома земледелия СССР Роберта Индриковича Эйхе.
Руководители страны прочитали семидесятистраничный доклад, и многие ужаснулись.
30 января 1956 года на заседании президиума ЦК впервые прозвучала идея отправить в лагеря комиссии, чтобы они прямо на месте начали освобождать невинных людей. 19 марта утвердили комиссии президиума Верховного Совета СССР, которым предписано было выехать в исправительно-трудовые лагеря, колонии и тюрьмы; им предоставили право освобождать «неправильно осужденных».
Но низовой партаппарат и не подозревал о готовящихся революционных переменах. В те же январские дни в ЦК поступила записка: «Мемориальный дом-музей И. В. Сталина (дача ближняя) готов к открытию. Исправления в экспозиции, в соответствии с указаниями тт. Н. С. Хрущева, Н. А. Булганина и Г. М. Маленкова, сделаны. Если ЦК КПСС сочтет это целесообразным, музей можно было бы показать делегатам ХХ съезда КПСС, а в годовщину смерти И. В. Сталина 5 марта 1956 года открыть для всех желающих посетить его».
Но музею не суждено было открыться. На заседание президиума ЦК привели бывшего заместителя начальника следственной части МГБ по особо важным делам Бориса Вениаминовича Родоса, уже арестованного по обвинению в нарушении социалистической законности. Даже членам президиума ЦК стало не по себе от его рассказов о том, как в госбезопасности выбивались показания. Все-таки внутренняя чекистская кухня пыток и издевательств была им неизвестна. Они давали согласие на арест или вынесение смертного приговора, но не видели своими глазами, что делают с людьми, попавшими в руки чекистов.
«Докладчиком был Поспелов (он был и сейчас остается просталински настроенным), — рассказывал Анастас Микоян. — Факты были настолько ужасающими, что в местах очень тяжелых у него на глазах появлялись слезы и дрожь в голосе. Мы все были поражены, хотя многое мы знали, но всего того, что доложила комиссия, мы, конечно, не знали. А теперь это все было проверено и подтверждено документами».
Секретарь ЦК Аверкий Аристов первым произнес слова:
— Товарищ Хрущев, хватит ли у нас мужества сказать правду?
Вот тогда у Никиты Сергеевича, видимо, и зародилась идея рассказать обо всем на приближающемся съезде партии. Возразил Лазарь Моисеевич Каганович:
— Многое пересмотреть можно, но тридцать лет Сталин стоял во главе партии и народа.
Ворошилов тоже был против:
— Доля Сталина во всем этом была? Была. Мерзости много, правильно говорите, товарищ Хрущев. Но надо подумать, чтобы с водой не выплеснуть ребенка. Дело серьезное, исподволь надо.
И Молотов тоже не мог представить себе, что Сталина назовут виновным в массовых убийствах и пытках:
