Когда папу направили строить элеваторы в Средней Азии, нам приходилось жить там и в аулах, и в городе Кокчетаве. Там же, в Средней Азии, в Семипалатинске, родился мой первый брат Владимир. Потом папу перевели на строительство элеватора в Новороссийске. С этим городом связан очень смешной эпизод. Нам надо было срочно уезжать (почему срочно — не помню) из города. Времени на сборы не было — пароход не будет ждать. И началась суматоха поспешных сборов, в которой маме помогали папины друзья по институту (надо сказать, что папа и его сокурсники долгие годы сохраняли свое студенческое братство). Потом, когда мы приехали на новое место, мама начала распаковывать вещи. Развязывая какой-то узел, она ахнула. Начался гомерический хохот. Оказалось, что кто-то из помогавших нам в сборах схватил прямо с плиты сковородку с находившейся там жареной картошкой да так и засунул ее в тюк. Это было так по-студенчески непосредственно — чего там разбираться! Времени нет!
Помню поездку на строительство электростанции в Днепродзержинске, где мы жили в поселке инженерно-технических работников (ИТР) в каком-то маленьком домике. Правда, тогда город назывался по-старому — Каменское. Таким я его и запомнила. Участвовал папа и в строительстве Днепрогэса. Конечно, в моей памяти запечатлелись не эти сооружения, а то, что меня окружало непосредственно, — люди, звуки, природа. Мне особенно нравилось, как по вечерам пели украинские народные песни. И природа вокруг была удивительной. Тогда без боязни можно было пить воду из Сожа или Днепра — такой она была чистой. После весенних разливов в прибрежных лугах и низинах оставались маленькие озерца. Для нас, детей, они были словно большие аквариумы: смотришь в них, а они настолько прозрачные, что видно все, что там происходит. Мы подолгу могли наблюдать, как там плавает рыба — серебристая, с красными перышками-плавниками.
Папа был человеком энергичным, подвижным, и однажды мы совершили с ним настоящее путешествие. Помню, как сначала мы плыли по реке Сож на небольшом пароходике, на Днепре пересели на пароход побольше и спустились на нем вниз, до устья. Из города Николаева уже на настоящем морском судне добрались до Батуми, а оттуда вернулись по железной дороге в Москву. Нетрудно себе представить, сколько впечатлений мы получили, сколько нового и необычного для себя увидели.
Когда мы с братом стали подрастать и пошли в школу, мама уже не могла сопровождать папу в его странствиях по стройкам. А потом в этом отпала необходимость: папа стал принимать участие в московских стройках. Он работал на строительстве комплекса зданий Библиотеки им. Ленина, начинал возводить Дворец Советов, который должен был подняться на месте снесенного в декабре 1931 года Храма Христа Спасителя. (Кстати, я помню, правда, не очень отчетливо — из-за малого возраста — тот, еше не разрушенный храм.) С годами папа стал крупным специалистом в области строительства, с огромным практическим опытом, его пригласили на преподавательскую работу в московский вуз, впоследствии он стал профессором.
Но наши путешествия не прекращались, правда, теперь они были уже не столь далекими. Мы стали много ездить по Подмосковью, куда нас вывозили на лето из пыльного и шумного города. Родители снимали дачи то в очень красивых местах к северу от Москвы, в районе Яхромы, то в Манихино по Ржевскому направлению. Особенно мне запомнилась поездка в Тверскую область. Нас везли куда-то на телеге, а вокруг дороги стоял густой лес, который казался нам загадочным. Помню, что мы жили в каком-то огромном помещении, что-то вроде сарая, где стояли большие не то столы, не то помосты, а по стенам висели сбруя, хомуты… Настоящий деревенский колорит.
Меня особенно интересовали бившие из-под земли родники, которых в тех местах было почему-то много. Я воображала себе, как там, глубоко под землей, они уходят куда-то далеко-далеко, в какой-то таинственный подземный мир. Как было не работать детской фантазии, когда вокруг было столько интригующего, столько загадочного — стоят высоченные деревья-великаны, и вдруг из-под самых их корней бьют родники с чистейшей и вкуснейшей водой. Откуда они появлялись на поверхности? Теперь, по прошествии многих лет, я понимаю, что это было счастье — тот мир нормального детства, который нам дарили родители.
Мы очень любили поездки к бабушкам. Когда мы ездили в гости в Николаевку, то дед Ефим сам встречал нас на станции Валуйки. Дальше наш путь продолжался на лошадях. Нас, детей, усаживали на телегу, которая была завалена душистым свежим сеном, которое дедушка специально косил и сушил к нашему приезду. Одно время дед Ефим работал колхозным пасечником и знал в округе все лучшие места, где росло много медоносов — трав и полевых цветов, — чтобы вывозить туда на лето ульи с пчелами. Знал он и то, что особенно душистым бывает сено, если косить траву на опушках небольших перелесков, которых в том лесостепном краю было немало. Именно на этих опушках и прогреваемых солнцем полянках росло много земляники, которую дедушка скашивал вместе с травой. Помню, как мы с братом с удовольствием зарывались в сено, выискивая среди травинок засохшие кустики с сохранившимися на них ягодками. Надо сказать, что дед Ефим был одарен от природы не только голосом, но и талантом художника — он остро чувствовал красоту окружающего его мира, любил цветы, природу. Этот его врожденный дар передался по наследству маме. Хотя в детстве ее никто не учил рисовать, но у нее была необыкновенная чуткость ко всему прекрасному: она умела из обычных цветов составлять удивительные по красоте, по сочетаемости букеты и целые композиции. В детстве меня это восхищало и поражало. Это теперь я понимаю, что и дед и мама обладали врожденными художественными способностями, которые в других, более благоприятных условиях могли бы сделать из них художников-профессионалов. Но вышло так, что их дар передался и реализовался у меня — и способности к рисованию, к архитектуре, и голос, родина которого — южнорусское село Николаевка…
Итак, мы не спеша, за двое суток, добирались до Николаевки, до которой было 50 километров. Дедушка и мама обычно шли пешком рядом с телегой и говорили между собой по-украински, а мы с интересом прислушивались к непохожему на московский говор мягкому южному выговору. В селе нас встречали многочисленные родственники: бабушка, тети, дядя, двоюродные братья, сестры… Это был мир добрых крестьянских семей, трудолюбивых, честных людей. Рядом с ними нельзя было стать другими. Такая возможность — с младенчества общаться со старшим поколением, чувствовать их любовь и доброту, впитывать в себя их мудрость, знание жизни — формирует душу ребенка, дает ему правильные жизненные ориентиры.
