меня далеко-далеко. Бегая с бутылками молока от одной двери к другой, я представляю варианты своего самого фантастического будущего: я стану главой большой семьи, куплю огромный дом в деревне, буду много путешествовать, стану богатым и знаменитым.
Рядом с нами жила тетя Эми (не родственница, просто в определенном возрасте все соседские женщины становятся тетями). Она собиралась уйти на пенсию, но все еще работала в конторе на судоверфи. Тетя Эми брала меня на торжественные мероприятия в честь спуска кораблей на воду. В такие дни какая-нибудь приглашенная знаменитость разбивала о борт судна бутылку шампанского размером в четыре раза больше обычной. Тетя Эми ставила меня на стол, на котором до начала церемонии стояла украшенная яркими лентами бутылка. Помню, как однажды подарочная бутылка оказалась выше моего роста. Помню также, как испугался, когда она разбилась о стальной борт корабля, как потекла пена, словно слюна, после чего все радостно закричали и корабль стал медленно сползать в воду, гремя и скрипя огромными железными цепями и опорами. Как-то раз на спуск корабля на «Роллс-Ройсе» приехала сама королева-мать. Машину окружал эскорт мотоциклистов, за ними ехали другие автомобили с вип-гостями в цилиндрах. Мы отчаянно размахивали маленькими британскими флагами, и я был уверен, что королева мне улыбнулась. Спущенные корабли вскоре бесследно исчезали и со временем становились метафорой моим собственным странствованиям в этой жизни.
Однажды мы с мамой пришли в гости к тете Эми, с которой она подружилась. Возможно, тетя Эми в чем-то заменила ей умершую мать. Эми всегда хорошо одета, волосы уложены. На ней туфли на плоской подошве, толстые зимние носки и юбка из твида. Она выглядит как типичная представительница среднего класса. Моя мать относится к Эми как к некоему идеалу, к которому стоит стремиться. Они пьют чай и сплетничают – в общем, говорят о том, что меня не волнует. Мне семь лет, и я сначала прислушиваюсь к их разговору, но потом начинаю перебивать. Задаю вопросы вроде: «Тетя Эми, а когда следующий спуск корабля? А вы меня возьмете? А вы всегда работали в конторе на верфи?» Я вполне невинно болтаю, а потом из любопытства спрашиваю: «А почему у вас нет мужа?»
Наступает удручающая тишина, и мама смотрит на меня с выражением ужаса в глазах. Я понимаю, что ляпнул что-то не то. На мгновение кажется, что тетя Эми в замешательстве, но она быстро берет себя в руки.
«У меня был муж, – отвечает она, – но он погиб на войне». Она бросает на меня добрый взгляд. «Он был храбрым солдатом», – добавляет тетя Эми. После этого они с матерью начинают пить чай, словно демонстрируя синхронную хореографию подавленных чувств горя и одиночества.
Я стесняюсь спросить, как его звали и упомянута ли его фамилия на городском мемориале погибшим во время войны. Больше я никогда не задаю подобных вопросов.
Спустя какое-то время состояние здоровья тети Эми ухудшается, и она уходит с работы. Каждое утро перед началом школьных занятий мама дает мне чашку чая с молоком и сахаром и одно бисквитное печенье на блюдце… У меня есть ключ от квартиры тети Эми, и я сам отпираю ее дверь. Несу, стараясь не расплескать драгоценный чай. Стучусь и вхожу в спальню, ощущая незнакомый запах. Наверное, так пахнут болезни. Она благодарит меня и некоторое время держит мою ладонь в своей. Проходит несколько недель. Тетя Эми становится первым умершим человеком, которого я знал лично. Мама целый день плачет, мне не удается ее успокоить. «Вот, значит, какая она – смерть», – думаю я, и ко мне приходят кошмарные фантазии о том, как умирают мои родители или неожиданно начинается война, я остаюсь сиротой. Что ж, я никому не рассказываю об этих мыслях.
За нашим домом проходит мощенный булыжником переулок. В пазах между серыми холодными камнями я часто вижу проросшие стебли травы. Возможно, ее семена принесли сюда птицы или ветер. Я часто мечтаю о том, что трава разрастется и все превратится в чудесный сад, станет зеленым-зеленым. Но пока я мечтаю, мостовая остается, как и прежде, серой, лишь изредка между камнями пробивается юная зелень.
Чуть дальше по улице после дома тети Эми находятся два магазина: лавка фарфоровых изделий, в которую, судя по всему, никто никогда не заходит, и парикмахерская Trotters, где мы с отцом стрижемся. Каждый раз мы просим «коротко на затылке и по бокам». Я еще мелкий и сижу на доске, лежащей поперек ручек парикмахерского кресла. Мне нравится, как покалывают короткие волосы, когда я провожу ладонью по затылку только что подстриженной головы. Я люблю эту мужскую атмосферу и запахи: кожаные ремни, о которые точат опасные бритвы, пенный помазок для бритья, бодрящий запах тоника для волос и помады, растущая горка волос на полу, «чик-чик-чик» ножниц, а также яркий, выразительный язык и словечки мужчин, когда они знают, что женщины их не слышат.
Рядом с парикмахерской находится типография, днем шумно печатающая Evening Chronicle, а по утрам – Journal. Неподалеку мой лучший друг Томми Томпсон продает газеты рабочим, когда те идут утром к верфи, и вечером, когда возвращаются домой. Мы дружим с первого школьного дня. У него темные цыганские глаза и напомаженный кок, как у его старшего брата тедди-боя. В городе завелась группа по-пижонски одетых тедди-боев, которые терроризируют первых встречных. Или им кажется, что терроризируют. Томми – милейший парень, но косит под хулигана, этакого Джина Винсента. С наглым выражением на лице Томми прохаживается неспешной походкой, вразвалочку. Такое ощущение, что он так и нарывается на неприятности. Томми курит самокрутки, ходит в школу, если у него есть желание, смело тырит в розничном магазине «Вулворт» всякую мелочь и демонстрирует невиданную глубину экзотических знаний сексуально распущенного поведения с соответствующим словарем терминов и выражений.
«Ты знаешь, что такое “катать сиськи”?»
«Нет», – смущенно и одновременно заинтригованно отвечаю.
«А жемчужное ожерелье?»
«Нет, Томми, не знаю…»
«Это когда парень достает свой болт и засовывает его между…»
Томми не ходит в церковь и утверждает, что не верит в Бога. Он мой духовный герой. Если мне удается развлечь разговором моего продвинутого друга, то он может разрешить продавать Chronicle, пока сам сходит перекурить и выпить чашку чая в офисе. Томми учит меня, как надо выкрикивать на улице название газеты, растягивая гласные, и получается «eevenaienn chroaniicaaell». Как будто ты вдруг срываешься на крик. Я должен смотреть в оба, чтобы за этим занятием меня не застала мама. Продажа газет для нее – удел простолюдинов, и я просто поддался
