Но прежде чем начать учебные полёты, полагалось совершить хотя бы один прыжок с парашютом.
— Посмотрим, смелые ли вы ребята, — с лукавой усмешкой говорил наш лётчик-инструктор Дмитрий Павлович Мартьянов.
Это был молодой, постарше меня на несколько лет, плотно сбитый, невысокого роста человек. В аэроклуб он прибыл из истребительного полка, рассказывал нам, что окончил Борисоглебское училище военных лётчиков, и очень гордился тем, что в своё время там учился Валерий Чкалов. Прослужив некоторое время в войсках, он демобилизовался и стал работать инструктором аэроклуба. После службы в армии он мог поступить в какой-нибудь институт, стать инженером или агрономом, но пошёл в аэроклуб.
— Не могу без аэродрома, не могу не летать, — признавался он.
Мартьянов был подлинный лётчик и не мог жить без крыльев. Курсантам нашей группы по душе пришлась и его приверженность к авиации, и чёткость, к которой он приучал нас с первого дня знакомства. В нём была эдакая «военная косточка», сразу отличающая строевика от гражданских людей. К высокой дисциплине и порядку Дмитрий Павлович привык с детства. Ведь свою воинскую жизнь он начал в суворовском училище. Мы верили, что такой бывалый человек не успокоится, пока не сделает нас лётчиками.
Наконец назначены парашютные прыжки. Дважды ночами мы выезжали на аэродром и, переживая, ждали, когда нас поднимут в воздух. Но нам не везло: не было подходящей погоды. Невыспавшиеся, переволновавшиеся, возвращались мы в техникум и садились за дипломные работы. Их-то ведь за нас никто не сделает!
В третью ночь на аэродром поехали с нами и девушки — студентки саратовского техникума. Им тоже надо прыгать. Смотрю на них, а они бледные, растерянные. Неужели и у меня такой вид? Девушки подшучивают:
— А ты почему такой спокойный? Наверное, уже не раз прыгал?
— Нет, — говорю, — впервые…
Не верили мне девчата. И только когда мы стали надевать на себя парашюты, убедились, что я не лгу. У меня не ладилось дело с лямками и карабинами так же, как и у них. Непривычно было. Сзади большой ранец с основным парашютом. Спереди тоже ранец, поменьше, — с запасным. Ни сесть, ни встать, ни повернуться… Как же, думаю, обойдусь там, в воздухе, со всем этим хозяйством? Оно как бы связало меня по рукам и ногам…
С детства я не любил ждать. Особенно если знал, что впереди трудность, опасность. Уж лучше смело идти ей навстречу, чем увиливать да оттягивать. Поэтому я обрадовался, когда после первого «пристрелочного» прыжка Дмитрий Павлович выкрикнул:
— Гагарин! К самолёту…
У меня аж дух захватило. Как-никак это был мой первый полет, который надо было закончить прыжком с парашютом. Я уж не помню, как мы взлетели, как «По-2» очутился на заданной высоте. Только вижу, инструктор показывает рукой: вылезай, мол, на крыло. Ну, выбрался я кое-как из кабины, встал на плоскость и крепко уцепился обеими руками за бортик кабины. А на землю и взглянуть страшно: она где-то внизу, далеко-далеко. Жутковато…
— Не дрейфь, Юрий, девчонки снизу смотрят! — озорно крикнул инструктор. — Готов?
— Готов!-отвечаю.
— Ну, пошёл!
Оттолкнулся я от шершавого борта самолёта, как учили, и ринулся вниз, словно в пропасть. Дёрнул за кольцо. А парашют не открывается. Хочу крикнуть и не могу: воздух дыхание забивает. И рука тут невольно потянулась к кольцу запасного парашюта. Где же оно? Где? И вдруг сильный рывок. И тишина. Я плавно раскачиваюсь в небе под белым куполом основного парашюта. Он раскрылся, конечно, вовремя — это я уж слишком рано подумал о запасном. Так авиация преподала мне первый урок: находясь в воздухе, не сомневайся в технике, не принимай скоропалительных решений.
Проходит минута. Прислушиваюсь к себе — всё в порядке, сердце работает нормально, и его стук ощущается не громче, чем тикание часов на руке.
После меня на этот же «По-2» посадили девчушку, которая все подтрунивала надо мной в автобусе. На земле-то она была бойкая, а в воздухе растерялась. Вылезла на крыло, перепугалась и — ни туда, ни сюда. Так и вернул её инструктор на аэродром. Никто над ней не смеялся. С каждым такое в первый раз может случиться.
Когда прыжки кончились, Дмитрий Павлович спросил:
— Хочешь полетать со мной на «Яке»?
Как можно было не согласиться! Сажусь в заднюю кабину, привязываюсь ремнями. Мартьянов советует, чтобы я глядел на землю, ориентировался по ней, определял высоту полёта. А как её определять-то? Глаза разбегаются, дух захватывает, и не поймёшь, что к чему. Но, как уже много раз бывало со мной, я быстро освоился с новой обстановкой и залюбовался землёй с высоты птичьего полёта. До чего же красочна и прекрасна наша земля, если глядеть на неё сверху! Деревья и кусты кажутся низкими, вровень с травой; огромными ломтями ржаного хлеба чернеют вспаханные колхозные поля; видны грейдерные дороги; отчётливо вырисовывается каждая тропинка, стада коров и пастушки, задравшие головы к небу. Когда-то и я был таким, как они, обдирал колени и частенько разбивал нос, мечтал о сказочных крыльях, томился жаждой по неизведанному и вот наконец взлетел, и этот полет наполнил меня гордостью, придал смысл всей моей жизни.
Прошли мы по кругу, а потом Мартьянов повёл машину в зону и стал показывать фигуры высшего пилотажа.
— Вот это вираж, — говорил он по самолётному переговорному устройству, — а это петля Нестерова…
Юрий Гагарин — студент Саратовского индустриального техникума.
И самолёт сделал такую штуку, что мне сразу захотелось на землю. А Мартьянов продолжал свои узоры. Я не понимал, зачем он оглушает меня каскадом фигур. А ему это надо было для того, чтобы с одного раза решить: получится из меня лётчик или нет? Вывод для себя он сделал обо мне положительный, потому что, когда приземлились, его лицо выражало удовлетворение.
— Ну, что же, завтра опять слетаем? — поинтересовался он и пытливо поглядел мне в глаза.
— Я готов летать хоть круглые сутки, — вырвалось у меня.
Может быть, эта фраза и была несколько хвастливой, но произнёс я её от всего сердца.
— Нравится летать?
Я промолчал. Слова были бессильны, только музыка могла передать радостное ощущение полёта.
Через несколько дней в техникуме состоялась защита дипломов. Свою работу я выполнил и получил диплом об окончании Саратовского индустриального техникума с отличием. Государственная экзаменационная комиссия присвоила мне квалификацию техника-литейщика. Трудный жизненный рубеж был взят. Можно идти на производство, можно продолжать учение. Я стоял на распутье. Ничто меня не связывало. Родителям помогали старший брат и сестра, своей семьёй я пока ещё не обзавёлся. Куда захотел, туда и поехал. Знания мои везде могли пригодиться. В стране шли большие созидательные работы. Товарищи разъезжались, кто в Магнитогорск, кто в Донбасс, кто на Дальний Восток, и каждый звал с собой. Я ведь с многими дружил, привык жить в коллективе, в общежитиях, никогда ещё у меня не было своей комнаты.
