«В заботливости своей о гвардии император Петр III задумал построить вместо деревянных светлиц — каменные казармы»[96], но не успел. В 1766 году Екатерина II подписала указ, чтобы «Лейб-Гвардии полкам вместо нынешних деревянных светлиц построить каменные домы»[97], да только и тут не сбылось, так что в каменные здания измайловцы перебрались только при Александре I.
Для полноты картины уточним, что в то время «…у гвардейцев сохранились мундиры без лацканов, отличающиеся цветом воротника по полкам: в Преображенском полку воротник был красный, в Семеновском — светло-синий, в Измайловском — зеленый; в двух последних с 1786 года появилась красная выпушка по краю воротника…
На левом плече мундира нижние чины носили погон с бахромой и вензелем Екатерины: …в Измайловском [полку] погон желтый, вензель красный»[98].
Существовавшие в то время штаты гвардейской пехоты были утверждены еще Петром III, 13 марта 1762 года. (Интересно, что сколь бы ни обвиняли этого несчастного императора во всех грехах и откровенном слабоумии, а также в том, что вся его деятельность носила антироссийский характер, но именно он во многом определил направления и внутренней, и внешней политики Екатерины II.) Согласно этому штату, пешие полки гвардии были «переформированы в двухбатальонные из одной гренадерской и пяти мушкетерских рот в каждом… В гренадерских ротах положено иметь по 179 человек, в мушкетерских по 146; в полку всего 1857 человек с нестроевыми»[99].
В гвардейском полку были «полковник, подполковник, премьер-майор, секунд-майор. Капитанов — 12, поручиков — 12, подпоручиков — 14, прапорщиков — 10. Фельдфебелей — 12, сержантов — 23, каптенармусов — 12, фан-юнкеров или подпрапорщиков — 10, фурьеров — 12, капралов — 72, гренадеров — 300, мушкетеров — 1200, барабанщиков — 26, флейтщиков — 14»[100]. Несколько позже происходило переименование офицерских чинов с сохранением их общей численности.
Вот, очевидно, и все, что можно сказать о начале действительной службы будущего графа и генерала от инфантерии Михаила Андреевича Милорадовича. Обычно ведь об обер-офицерах известно очень и очень мало. Да и вообще, о тогдашнем Измайловском полку мы знаем гораздо меньше, нежели о Преображенском и Семеновском, его более аристократических собратьях.
«К сожалению, за этот период приходится отметить некоторый упадок дисциплины и распущенность при исполнении служебных обязанностей, — говорится в истории лейб-гвардии Преображенского полка. — При полном равнодушии к подобному печальному состоянию со стороны начальствующих лиц, неудивительно, что с каждым днем распущенность эта возрастала. Дело дошло до того, что нередко караульных офицеров можно было встречать на улице, свободно разгуливавших по-домашнему, то есть в халатах, а их жен, надевавших мундир и исполнявших обязанности мужа. Кутежи и дебоши гвардейской молодежи начали принимать колоссальные размеры…»[101]
«Гвардия составляет позор и бич русской армии; но императрица, которая обязана была ей своей короной, любит ее и потворствует ей, — писал граф Ланжерон[102]. — Офицеры состоят из всего, что есть наизнатнейшего и богатейшего в России среди высшего дворянства, а сержанты принадлежат к дворянству второстепенному.
Вельможи или лица, пользующиеся высокой протекцией, никогда почти не служат в России в обер-офицерских чинах; родители записывают их, в самый день рождения, сержантами в гвардию; в 15 или 16 лет, а иногда и ранее, они становятся офицерами или по старшинству, или по протекции, живут у себя или в Москве, или в деревне; если же они находятся в Петербурге, то лишь едва-едва занимаются службой и, дослужившись до чина капитана, выходят в отставку бригадирами или переходят в армию полковниками»[103].
Перспективная судьба Милорадовича определена здесь достаточно верно. Действительно, не прошло и года, как 1 января 1788-го — «во всей гвардии производство было один только раз в год 1 января»[104] — он был произведен в следующий чин подпоручика гвардии. Это было равно армейскому капитан-поручику или, позднее, штабс-капитану. Михаилу было 16 — в этом возрасте великий Суворов, служивший в Семеновском полку, не стал еще даже и капралом.
…Между тем далеко не всё в пределах Российской империи было так прекрасно, как это казалось. Продолжалась «вторая [Турецкая] война (1787—1791), победоносная и страшно дорого стоившая людьми и деньгами»[105]; весьма неспокойно было в Польше, находившейся в «состоянии маразма и хронической анархии»[106] и неумолимо приближавшейся к своему второму разделу; тучи сгущались еще и на северо-западном направлении. XVIII век начался для России Северной войной со Швецией — теперь становилось похоже, что войною со Швецией он и закончится…
* * *
«Возраставшее могущество России, приобретавшееся ею во время второй Турецкой войны, не могло нравиться Франции и Англии, которые вследствие этого и не переставали возбуждать несогласия между Петербургским и Стокгольмским кабинетами. Кроме того, шведский король Густав III, "имевший личную неприязнь к императрице Екатерине за ее резкие отзывы о нем и движимый тщеславным чувством проявить себя героем", получив от Турции денежную помощь, в которой ему отказали другие державы Европы, хотел отблагодарить Порту за ее услугу и, "задавшись невероятной мыслью возвратить все прежние приобретения России от Швеции, Густав III не стеснялся в выборе предлога к войне"»[107].
«Шведский король… придравшись к неисправному, по его мнению, салюту русских кораблей шведской эскадре, предъявил России дерзкие требования, а вслед за тем объявил войну. 36-тысячная шведская армия под начальством самого короля вторгнулась в русскую часть Финляндии и осадила Нейшлот»[108].
«Когда началась шведская война, все выдающиеся военные люди находились на юге, в армии Потемкина. Выбор остановился на графе В.П. Мусине-Пушкине[109], хотя о нем сама же Екатерина писала князю Потемкину, что сидел в военной коллегии "аки сущий болван", не "растворяя" уст "ниже муху с носу не сгонит"»[110].
Под стать командующему оказалась и армия, составленная из плохо обученных войск и каких-то случайных формирований — вплоть до Гатчинского батальона цесаревича Павла. В нее был включен и гвардейский отрад. «В состав Финляндского корпуса вошло по одному батальону от каждого полка гвардии, а от Конного — три эскадрона. Еще в начале июня Екатерина, предвидя войну со Швецией, дала повеление полковой канцелярии, дабы один батальон от каждого гвардейского полка был готов к выступлению при первом требовании»[111].
