Но сколько противоречий в юноше Чехове! Он, обучающий брата Мишу личному достоинству, сам теряет его в переписке с кузеном Михаилом — из калужской отрасли Чеховых. Перед ним Антоша готов признать свое ничтожество, хотя по сравнению с тем же Александром — калужский двоюродный брат никаких нравственных качеств, необходимых, чтобы стать моральным авторитетом, — не имеет. И что-то неприятное звучит в его письмах к «Размилейшему брату Михаилу Михайловичу». Уж не ему ли, — не то конторщику, не то приказчику в оптовой торговле московского купца Гаврилова, — позавидовал Антоша, когда гостил в Москве? Позавидовал приказчичьему лоску и веселой его жизни. А что жизнь была веселая — с частыми и обильными винными возлияниями — об этом немало красноречивых и злых строк в письмах Александра, сообщающего о шумных и и грубых попойках гавриловской компании. Но в глазах Антона, бьющегося в провинциальном Таганроге с нуждой и зарабатывающего гроши, калужский кузен — человек солидный, независимый. И неудивительно, что именно с ним, а не с Александром, делится Антон одним из своих самых заветных мечтаний — разбогатеть. В письме к М. М. Чехову читаем следующие строки: «Ждем урожая блестящего. Дай бог России победить турку с трубкой, да пошли урожай вместе с огромнейшей торговлей. Тогда я с папашей заживу купцом. Я думаю, терпеть еще недолго будем. Разбогатею. А что разбогатею, так это верно, как дважды два четыре».
Об «огромнейшей торговле» сказано не случайно: дело в том, что как раз в эти годы чеховского разорения начиналось и разорение Таганрога, который утрачивал свое значение как торгового центра области. С проведением новых железных дорог, порт в Таганроге наполовину сократил свои обороты. Возникающий с американской быстротой соседний Ростов-на-Дону во всех отношениях затмевал Таганрог. Таганрог затягивался провинциальной тиной. Надо заметить, что в момент катастрофы, пережитой Чеховыми после потери дома, Павел Егорович выбыл из купечества и перешел в мещанское податное сословие.
Когда начал писать Чехов? Первый его дебют в печати относится к 1880 году, по окончании гимназии. Но из писем Александра Чехова к Антону можно совершенно точно установить, что еще в седьмом классе гимназии в 1878 году Антон Чехов уже был автором драмы «Безотцовщина» и водевиля «О чем курица пела», кроме того сочинял какие-то мелочи и анекдоты для тогдашних столичных юмористических журналов.
Любопытен отзыв Александра о «Безотцовщине». Он говорит, что в пьесе «две сцены обработаны гениально, если хочешь, но в целом она непростительная, хотя и невинная ложь. Невинная потому, что истекает из незамутненной глубины внутреннего миросозерцания. Что твоя драма — ложь, ты это сам. чувствовал, хотя и слабо, безотчетно, а между тем ты на нее затратил столько сил, энергии, любви и муки, что другой больше не напишешь. Обработка и драматический талант достойны (у тебя, собственно) более крупной деятельности и более широких рамок. Если ты захочешь, то я когда-нибудь напишу тебе о твоей драме посерьезней и поделовитей, а теперь только попрошу у тебя извинения за резкость только что сказанного».
Что же касается водевиля, то Александр сообщает, что он отправил его на отзыв драматургу С. Соловьеву, который отметил, что «слог прекрасен, уменье существует, но наблюдательности мало, житейского опыта нет, со временем quisait [кто знает] может выйти дельный писатель».
И в заключение Александр, извещая брата, что его анекдоты посланы в «Будильник», дает совет — «познакомиться поближе с литературой, иззубрить Лермонтова, изучить и немецких писателей», «насколько они доступны в переводах». И тогда — благословляет Александр — «твори». «Впрочем этот совет не особенно высок, — спешит оговориться Александр, — и я рекомендую только свою школу, в которой я учился и учил».
Где искать истоки рано пробудившейся писательской страсти в Антоне Чехове? В театре. Не случайно, что первые его литературные опыты принадлежат драме. Маленьким гимназистиком бегал он на галерку таганрогского театра. И это увлечение красной нитью проходит через весь таганрогский период его биографии. Надо отметить, что Таганрог в ту пору был театральным городом. Публика была требовательная, избалованная иностранными гастролерами, и антрепренеры должны были составлять вполне приличные труппы.
Мы знаем репертуар целого ряда сезонов. В 1872 году идет с огромным успехом «Ограбленная почта», в 1873 «Елена Прекрасная» и «Парижские нищие». В 1877 гимназист Чехов смотрит «Хижину дяди Тома», «За монастырской стеной», «Семейные пороги» (популярная тогда драма Дьяченко), «Черненькие и беленькие» Чернышева, «Скользкий путь» Королева. В 1878 году — оперетту «Птички певчие», мелодрамы «Материнское благословение», «Черный демон», «Рокамболь», пьесы Островского — «Грех да беда на кого не живет», «Волки и овцы».
Посещение театра было не легким делом для гимназистов. Требовалось особое разрешение, которое выдавалось редко и только в праздничные дни. Вообще начальство косо смотрело на увлечение театром. Между директором гимназии и антрепренером Вальяно возникла даже любопытнейшая переписка по поводу гимназистов, посещающих спектакли, и контроля за ними. Так, директор, «руководствуясь мыслью», что «для тщательного надзора за учениками гимназии необходимо допустить» бесплатный вход в театр помощнику классного наставника, вступил по этому поводу в полемику с антрепренером; в бесплатных билетах для классных наставников было отказано с ссылкой на то, что «для надзора за порядком есть полицейские чиновники». Возник конфликт, разрешенный уже дирекцией театра, которая лукаво писала, что она «уверена в нравственном влиянии гимназического начальства», тем более, что есть «достаточно гимназистов и без этого (очевидно без контроля со стороны классных наставников) сознательных».
Был ли Чехов в числе этих «сознательных»? Вряд ли. По воспоминаниям его родных и товарищей мы знаем, что он обходился без разрешения гимназического начальства и, переодетый в штатское, храбро покупал билет на галерку, а в антрактах вел себя бурно, делая вслух, — на весь театр, — неуважительные замечания по адресу богатых греков, восседавших в первых рядах партера.
В театр забирались гимназисты спозаранку. На галерку вела узкая деревянная лестница, на ступеньках которой уже сидела галерочная публика, терпеливо ожидавшая заветной минуты — открытия дверей. Места были ненумерованные и, чтобы захватить лучшие, приходилось дежурить часов с шести вечера. Потом вся толпа с гиком неслась наверх и, толкаясь, занимала первый ряд. На всю громадную черную яму горел только один газовый рожок.
