Остановимся на этих его изображениях.
"Есть иные — говорю о людях моего состояния — которые только для того добиваются пресвитерства и диаконата, чтобы свободнее видеть женщин. У них одна забота, чтобы одежды их хорошо пахли, чтобы ногу не жал лакированный башмак. Завитые кудри несут след щипцов, пальцы сияют кольцами, и чтобы обуви не обрызгала уличная грязь, они проходят ее на цыпочках". Союзы братской любви, все эти "агапии" обращались в сожительство клириков и матрон, и Иероним спрашивал: "Откуда занесена в церковь язва агапет, откуда новое название жен без брака, откуда новый вид наложниц?" "Сами клирики, которые должны были бы являться наставниками и примером строгости, целуют головы своих покровительниц и, протянув руку, так что — не зная — подумаешь, что они хотят благословлять, принимают плату за свое приветствие", а матроны "называются чистыми и святыми, и после сомнительной вечери видят во сне апостолов".
"Святая любовь не нуждается в частых подарочках, в платочках и повязках, в одеждах, идущих к лицу, в совместно отведываемых кушаньях, в ласковых и сладких записочках. Мед мой, свет мой, радость моя — от всех этих и подобных им любовных глупостей, от всех этих нежностей и смеха достойных учтивостей мы краснеем в комедиях, нам противны они у светских людей, — насколько же более в устах клириков и клириков-монахов, у которых священство возвышается обетом и, наоборот, самый обет — священством их".
"Стыдно сказать: идольские жрецы, актеры, цирковые наездники и публичные женщины могут получать наследства. Только одним монахам и клирикам запрещено это, и запрещено не гонителями, а кесарями-христианами. Я не на закон жалуюсь, а скорблю, что мы заслужили такой закон. Прижигание железом хорошо, но зачем рана, чтобы она нуждалась в прижигании? Предосторожность закона строга и предусмотрительна, но и таким путем не обуздывается однако алчность. Мы прибегаем к доверительным письмам, чтобы обойти эти постановления, и как будто бы распоряжения императоров были выше, чем заповеди Христа, боимся законов и презираем Евангелие. Пусть будет мать-церковь наследницею паствы своей, детей своих, которых она родила, питала и лелеяла, — зачем же мы становимся между матерью и детьми? Слава епископа в том, чтобы заботиться о средствах для бедных, позором же духовенства является забота о собственном обогащении. Рожденный з бедной деревенской хижине, тот, кто когда-то едва имел черный хлеб и просо для питания, я теперь пренебрегаю пшеничной мукой и медом, знаю сорта и имена рыб, знаю, на каком берегу собраны устрицы, по вкусу птиц угадываю провинции (откуда они доставлены), и меня услаждает редкостность яств, а за последнее время даже их испорченность".
"Я слышу, кроме того, о низкой услужливости некоторых по отношению к бездетным старикам и старухам. Они сами подставляют горшок, сидят у ложа и в свои руки принимают мокроту от кашля и желудочные извержения. Пугаются при приходе врача и трепещущими устами справляются, лучше ли больному? И если старик стал немножко бодрее, тревожатся, и — при показной радости — внутри дух их мучится жадностью. Им страшно потерять даром труды, и живучего старика они сравнивают с Мафусаилом. О, какая была бы им награда у Господа, если бы они не надеялись на плату в настоящем. С какими усилиями достигается тленное наследство! С меньшим трудом может быть куплен жемчуг Христа".
Когда читаешь весь этот последний отрывок, трудно отрешиться от мысли, что это не страница из какого-нибудь злого письма-памфлета времен Реформации, направленного против монахов. И опять приходит невольное сопоставление: V и XV век. Возрождение, казалось, коснулось не одних только положительных сторон воскрешаемой эпохи, — и несомненно, что-то общее есть в упадке Рима императорского и Рима папского. Те же пороки, та же ненасытная жажда золота, то же горациево virtus post nummos. Словно завершился круг и пришел к своему началу. Средние века были веками дикости, но и простоты душевной, и христианство их было, может быть, выше, искреннее, чем до них (в веке четвертом) и еле них (в эпоху гуманизма). Разница только одна: IV веке в этом Вавилоне, как не раз называет Рим наш автор, были те десять праведников, за которых обещал пощадить когда-то Содом, и Рим был пощажен, даже усилился (как центр религиозной жизни Запада), — в XVI веке их не оказалось, и Рим понес небывалое поражение: его победил "честный немец", упрямый августинский монах. Что касается этих римских праведников, о которых мы только что говорили, то действительно, как-то даже странно видеть среди уже изображенной нами христианской повседневности IV-V веков такие характеры, как Августин, его мать — св. Моника, Амвросий Медиоланский и, наконец, те римские женщины, с которыми мы еще встретимся впереди. Масса же христианская была, пожалуй, даже хуже в IV веке, чем когда бы то ни было потом. Понятия театра и храма перемешались у этих любителей зрелищ до того, что популярных проповедников приветствовали аплодисментами. И Иероним предупреждает Непоциана в письме к нему: "Когда говоришь в церкви, возбуждай плач в народе, а не крик восторгов". Там назначались любовные свидания и происходили столь недостойные сцены, что Иероним замечает: "Девицам легкомысленным почти опаснее ходить в места святые, чем в места публичные"73*. Еще определеннее выражается он в "Книге против Вигилянция". Последний указывал на разврат во время ночных служб в базиликах мучеников. Иероним мог возразить только следующее: "Преступления юношей и дурных женщин, которые часто обнаруживаются ночью, не должны вменяться людям благочестивым: известно, что и в пасхальную заутреню неоднократно бывали подобные же случаи, и, однако, вина немногих не может вредить самой религии" (или "богослужению").
И уже тогда, уже в четвертом веке появились религиозные обманы, и в монастырях "некоторые глупые люди выдумывают чудовищные истории о сражающихся с ними демонах, чтобы неопытный и простой народ удивлялся им, и получался бы для них от этого барыш". "Избегай мужчин, которых увидишь отягченных цепями, у которых, вопреки слову Апостола, по-женски длинные волосы, борода козлов, грязный плащ и голые, чтобы претерпевать холод, ноги. Все это орудия дьявола".
Духом греховным и светским была проникнута и высшая иерархия. Самое занятие церковных должностей становилось делом расчета. Духовные карьеры делались быстро и неожиданно. "Вчера оглашенный — сегодня папа, вчера в амфитеатре — сегодня в церкви, вечером в цирке — утром в алтаре, незадолго покровитель комедиантов — и вот уже посвятитель дев". Недаром цинический Претекстат, консул-язычник, "имел обыкновение говорить в шутку блаженному папе Дамазу: Сделайте меня епископом города Рима, и я тотчас стану христианином". Может быть, что-нибудь подобное и происходило на самом деле. Только что упомянутый Дамаз получил обладание папским престолом лишь в результате нескольких уличных сражений его сторонников с партией другого претендента на папство — Урсина, причем побоища имели место даже в храме. На церковных соборах господствовали бессовестный обман, подлоги, хитрая стратегия. Руфин в "Апологии" рассказывает о том, как у Иеронима была выпрошена книга, на которую он ссылался в своих утверждениях на одном из соборов, и там были выскоблены места и затем вновь написаны, чтобы на Иеронима могло пасть подозрение в подмене текста. В "Апологии против Руфина" Иероним говорит: "Евстафий Антиохийский обрел детей, не зная их. Афанасий, епископ города Александрии, отсек третью руку у Арсения, потому что тот показал их позднее две, когда оказался живым, несмотря на ложь о его смерти". Из комментариев к этому месту видно, что ариане распространяли клеветы на своих противников с целью замарать репутацию их: ими была подкуплена женщина, показавшая, что имеет сына от Евстафия, и было возведено подозрение в злодеянии на Афанасия. Иеронимов "Разговор против Люцифериан" заключает в себе характерный рассказ о том, как Ариминский собор превратился в простое надувательство со стороны более ловкой партии, в какую-то недостойную игру слов, несмотря на всю торжественность клятв и провозглашение вероисповедных символов. Становится понятно, почему такие люди, как Григорий Богослов, сторонились соборов — "Избегаю соборов... там только ожесточенные споры и борьба за господство"... (слова Григория Назианзина).
