Итог первого периода своей петербургской жизни Макаров выразил в дневнике в июле 1867 года: «После долгих усилий множества лиц и после переписки тысячи бумаг начерно и набело я был произведен в гардемарины флота. Как всегда, то, что я предполагаю вперед, никогда не сбывается: я вообразил себе, что главное затруднение будет неполнота программы Николаевского училища, а вышло, что на это не обратили ни малейшего внимания, а представление было задержано оттого, что не было бумаги о моем дворянстве».
Макаров скромничает, конечно, говоря о неполноте своих знаний. Он понимал, что экзамены для него предстоят чрезвычайно серьезные, и готовился к ним с присущей ему настойчивостью. Даже во время перехода на корвете «Аскольд» он в каждую свободную минуту штудировал высшую математику, успевал заниматься французским языком, который до того не знал вовсе. И экзамены он сдал, как мы увидим, вполне успешно. Однако Макаров был абсолютно прав, когда писал, что главным препятствием к поступлению в гардемарины сделалось дотошное расследование его дворянства. Ибо для получения чина морского офицера последнее оказывалось важнее любых знаний, хоть бы и самых блестящих.
В XIX веке военно-морской офицерский корпус представлял в России замкнутую и привилегированную касту, дворянское происхождение считалось непременным условием для вступления в него. А Макаров, известно, был происхождения куда как не родовитого. Здесь-то и предстояли для него самые трудные испытания, почти непреодолимые. К счастью, у Макарова нашлись влиятельные покровители. Это были командиры, с которыми он служил и которые не могли не оценить его трудолюбия и дарований.
В Морское министерство поступили официальные письма от начальника Восточно-Сибирского военного округа, от начальника эскадры и от командира корабля, где служил Макаров, – все они ходатайствовали о зачислении его в гардемарины. В Морском министерстве, однако, не спешили, хотя характеристики, даваемые молодому штурману, были самые лестные. Там прежде всего тщательно проверили происхождение Макарова. Ему повезло: отец получил офицерский чин за полгода до его рождения. Оставалась, правда, еще одна загвоздка. Чин прапорщика, который получил весной 1848 года Иосиф Федорович Макаров, был, конечно, чином офицерским, только вот... Недаром в течение чуть ли не целого столетия бытовала в России ехидная та поговорка, что курица не птица, а прапорщик не офицер. И дворянского звания чин этот не давал. Правда, с другой стороны, молодой штурман сделался потомственным дворянином еще в 1857 году, когда отец его стал поручиком. Но... Степан-то родился до получения требуемого для дворянства чина. Как же быть? Создавался сложный прецедент для сословно-бюрократической казуистики. Вот почему столь большим количеством депеш обменивались между собой Петербург и Николаевск-на-Амуре...
Пока за спиной Макарова шла эта сложная переписка, он успешно выдержал испытания по пятнадцати (!) предметам и ни разу не получил оценки ниже «9» (по 12-балльной системе). Он сделал все, что было в его силах. Остальное зависело уже не от его настойчивости и дарований.
В конце концов дело о производстве Макарова в гардемарины дошло до самого царя Александра II. В докладе на его имя управляющий Морским министерством прежде всего отметил, что Макаров «происходит из потомственных дворян», и только потом добавил, что он «экзамен выдержал весьма удовлетворительно». На подлиннике доклада имеется помета: «Высочайше разрешено».
Итак, восемнадцатилетний «воспитанник Морского училища Приморской области Восточной Сибири Степан Макаров» был произведен «в гардемарины с назначением на Балтийский флот». Так говорилось в приказе по Морскому министерству от 14 июля 1867 года.
Свою службу в новом звании он начал на винтовом фрегате «Дмитрий Донской». На этом корабле ему (вместе с другими гардемаринами) предстояло совершить длительное учебное плавание. Гардемарины непосредственно на корвете должны были проводить занятия с преподавателями и там же сдавать экзамены для получения офицерского чина.
Итак, он оказывается зачисленным в самое привилегированное военное учебное заведение в столичном городе. Он – гардемарин Морского корпуса. От этого успеха легко могла бы закружиться иная молодая голова! Но только не у Макарова. Его характер, привычки и уже сложившийся образ жизни не изменились нисколько, он остался столь же трудолюбивым и требовательным к себе. Осенью 1868 года «Дмитрий Донской» довольно продолжительное время стоял в английском порту Плимут. Времени свободного было много, Лондон находился в двух шагах, и гардемарины развлекались как могли. А Макаров использовал это время для того, чтобы усовершенствовать свои знания английского языка: для этой цели он даже брал специальные уроки. И достиг успеха – научился свободно разговаривать по-английски. Позднее Макарову приходилось неоднократно и подолгу бывать и в Англии, и в Соединенных Штатах. Он легко и непринужденно объяснялся со своими британскими и американскими коллегами, произносил речи и даже каламбурил по-английски.
В Морском корпусе Макаров провел два года. Это время стало для него периодом большой внутренней работы. Он много думает о своем призвании, о цели жизни, о нравственных проблемах. К счастью, сохранился его дневник той поры. Никогда – ни до, ни после – не вел он столь подробных записей, и никогда эти записи не были столь интимны, как в то время. Внутренний мир молодого Макарова чист, строг и гармоничен. Характер выковывается цельный и сильный. Душевная раздвоенность, скепсис и рефлекторность были органически чужды его натуре.
У него не имелось никаких сомнений в правильности избранного им жизненного пути. Он гордился своим делом и преданно любил его. После сдачи экзаменов в Морском корпусе Макаров получил небольшой отпуск и провел его в семье своего бывшего преподавателя по Николаевскому училищу. Несколько недель он прожил в деревне, в прекрасном уголке Новгородской губернии. Его приняли как родного, отдых его был весел и беззаботен.
Молодой гардемарин ходил по грибы, купался в озере, катал барышень на лодке, вместе со всеми домашними шутил за вечерним чаем... И в это же время писал в дневнике: «...Даже в тихой деревенской жизни, живя в семействе, я мечтаю по временам о море, тут забываются все дурные стороны, как-то: жизнь в маленькой конурке и т. п. Представляется только одна светлая сторона: туго надраенные паруса, марсели в один риф, брамсели, фок, грот, кливера и бизань, педантическая чистота, ловкая, веселая команда, великолепные шлюпки с роскошными парусами, вымытыми лучше дамских манишек, и звонкая гармоническая команда вахтенного лейтенанта: „Бугеля раздернуть, лиселя с правой... готовить“. Что бы я теперь дал, чтобы быть на судне в тропиках и под лиселями обгонять англичанина».
