Жорж Бордонов - Мольер

В 1607 году труппа Валлерана Леконта распадается. Отколовшаяся ее часть, во главе с Лапортом, играет в Серебряном отеле на Гревской площади (ныне площадь Ратуши) и терпит крах. А актеры Бургундского отеля, не ужившись со своими сварливыми хозяевами, «Братством Страстей Господних», покидают столицу. В год рождения Мольера (1622) в Париже театра нет.

В 1625 году в Бургундском отеле появляется новая труппа: «Актеры принца Оранского». На первых ролях у них Гийом Дежильбер, известный под псевдонимом Мондори. Возглавляет труппу Ленуар; среди актеров есть неплохие — Мишо (его настоящее имя — Жакмен Жадо), Ализон (на роли комических старух) и Жодле (Жюльен Бедо), которого мы встретим впоследствии в мольеровской труппе.

В 1628 году труппа Валлерана Леконта возвращается в Бургундский отель. Мондори играет в зале для игры в мяч на улице Порто, недалеко от ворот Сен-Мартен. В 1629 году он и его товарищи добиваются успеха, поставив «Мелиту» Пьера Корнеля — в ту пору начинающего драматурга, с которым актеры труппы Ленуара — Мондори, возможно, познакомились в Руане[38]. Правда, успех пришел не сразу, он рос от спектакля к спектаклю.

«Когда я думаю, — пишет Корнель, — как незаметно прошло ее [ «Мелиты»] прибытие в Париж, ибо она была посланницей человека столь неизвестного, что имя его казалось благоразумнее сохранить в тайне; итак, когда я вспоминаю, что три первые представления вместе собрали меньше публики, чем самое малолюдное из последовавших в ту зиму…»

Что же произошло? Событие решающей важности. Впервые одобрение образованных людей подстрекнуло интерес простого зрителя. Впервые встретились на сцене литературный талант и вкусы широкой публики. Впервые наделенный подлинными достоинствами текст понравился аудитории. Не будет поэтому преувеличением сказать, что постановка «Мелиты» стала свидетельством о рождении нашего драматического искусства.

«Успех этой пьесы был поразителен. Он укрепил положение новой парижской труппы, невзирая на заслуги той, которая имела основания полагать себя единственной» (Корнель).

Мондори и его друзья перебираются сначала в Фонтанный зал для игры в мяч, на улице Мишель-ле-Конт, затем, в 1634 году, в зал Маре, на улице Вьей-дю-Тампль, между Жемчужной улицей и улицей Кутюр-Сен-Жерве.

Итак, в 1634 году (Мольеру двенадцать лет) в Париже два соперничающих театра: Бургундский отель и Маре. Труппа Бургундского отеля добилась статуса «актеров на постоянной службе короля». С 1630 года труппу возглавляет уже не Валлеран Леконт, а Бельроз (псевдоним Пьера Ле Месье, сына торговца ножевыми товарами из Тьера). Бельроз — полная противоположность Мондори, но свой стиль, без сомнения, он создал: изящный, манерный, томный жён-премьер, любимец дам. Мондори, напротив, играет с пылом и страстью, «выворачивается наизнанку», зажигая зрительный зал своим порывом. Если Бельроз сумел заручиться покровительством короля, то у Мондори тоже есть козырная карта: Корнель, отчасти из благодарности, остается ему верен; долгое время он будет опорой труппы, с которой связан узами дружбы. Кроме того, к Мондори благоволит Ришелье. Между двумя актерами и направлениями, которые они представляют, завязывается настоящая борьба; отголоски ее будут слышны позднее и в судьбе Мольера. Бельроз сначала проигрывает, поскольку репертуар у него неизмеримо слабее, чем у соперника. Но вскоре, чтобы доставить удовольствие Бельрозу или чтобы позлить кардинала, Людовик XIII забирает из театра Маре шестерых актеров; чету Ленуар, братьев Жодле (Жодле и л'Эпи), Ализона и Мишо. Мондори получает денежную помощь от Ришелье; публика на его стороне. Не падая духом, он заново набирает труппу, ангажирует, в частности, Барона, будущего отца Мишеля Барона, любимого ученика Мольера. В Маре идут пьесы Пьера Корнеля: «Вдова», «Галерея суда», «Королевская площадь», «Медея» и «Комическая иллюзия», где шумный успех имеет новый театральный персонаж — капитан Матамор. Его имя войдет в пословицу, а гравюра Мариетта сохранит для нас его забавный облик: шпоры с огромными колесиками, длиннейшая шпага, плащ с подметающей пыль бахромой и шляпа, украшенная несуразными перьями.

1636 год покрывает славой Мондори. Бельроз вынужден наконец склониться перед соперником. 1636: премьера «Сида»! Мольеру четырнадцать лет. Как бы хотелось иметь доказательство того, что он видел Мондори — Родриго и мадемуазель Вилье — Химену. Это триумф. Весь Париж взбудоражен! Каждый встречный на улице мнит себя бесстрашным Родриго или гордой Хименой. Секрет успеха этой блистательной, искрометной пьесы кроется в том, что здесь (как и во всех прочих имевших успех пьесах, например — хотя позднее и совсем по-другому — в «Сирано де Бержераке» Ростана) воплощен момент национального сознания, состояние души и глубокие устремления народа; это зеркало, в котором страна разглядывает себя и себя познает. Сид — это еще не «порядочный человек» времен Людовика XIV, но он бесконечно ближе к такому идеалу, чем кровожадные драчуны XVI века. В каждом стихе угадывается новый стиль жизни, проступает мечта о подлинном человеческом величии. Пьеса пронизана героическим духом, а таков был тогда дух всей нации. В том году, прозванном «годом Корби»[39], Франция оказалась в серьезной опасности. Она справилась с охватившей ее было паникой (дорога на Париж открыта врагу!), к ней вернулось самообладание. Толпы ремесленников, рабочих берутся за оружие. Теперь уже в боевой готовности не только регулярные войска, но поистине всенародная армия, способная разгромить испанскую пехоту, которая слыла тогда непобедимой. Любопытная подробность: постановка «Сида» приходится на время участия Франции в Тридцатилетней войне, то есть на время ее войны с Испанией. Давайте представим себе на парижской сцене в 1915 году драму, действующие лица которой — кайзер и его юнкеры… Хотя, по правде говоря, герои «Сида» не очень похожи на кастильских идальго; это самые настоящие придворные Людовика XIII, французы до кончика ногтей. Корнелевская Испания — чистая условность.

Послушаем, как сам Мондори рассказывает о триумфе «Сида»:

«Он так прекрасен, что самые целомудренные дамы воспылали к нему любовью, и огонь их страсти не раз прорывался в зале во время представления. На скамьях лож можно было воочию лицезреть тех, кого мы привыкли видеть не иначе как в раззолоченных покоях, в креслах, украшенных цветами лилии. Толпа у наших дверей была столь велика, что те уголки в театре, где обычно ютились пажи, стали желанным местом для голубых лент[40], а на сцене сверкали кресты и ордена вельмож».