Иногда Кирилову казалось, что вокруг наступило желанное время мира и можно заняться наукой. В казенных рапортах высокому начальству о ходе строительства и заселения новых пунктов он подчас переходил на лирический тон.
Описывая новый край и жителей, он искренне восхищался: «Тут нет ни одного места с недостатком к житью человеческому; земля черная, леса, луга, реки рыбные, звериные ловли довольные…» С интересом приглядывался к башкирам, что «как птицы небесные: не сеют, не жнут, а сыты бывают».
С началом весны по всей Башкирии разлилось, подобно водополице, новое восстание. Многотысячными отрядами мятежников предводительствовали опытные, авторитетные в народе вожди Бепеня Трунбендин, Кильмяк Нурушеви Кусяп Салтанов.
Прохваченный холодным апрельским ветром, так называемым бишкунаком, Кирилов с горячкой лежал в постели, и когда из Петербурга прискакал нарочный с указом, попросил Рычкова прочесть его.
— «…И хотя при нынешней турецкой войне в войске мы не без нужды, однако не менее нужно и то, чтоб домашний внутренний огонь был потушен как можно скорей, — читал Рычков, — и потушен таким образом, чтоб вперед не опасаться новых смут…»
— Указы слать легко, но какой силою нам бунтовщиков искоренить? — с одышкой вопрошал Кирилов. — Как намерен расположить свое войско бригадный командир Хрущов? Надобно и Тевкелева оповестить, и Татищева на совет позвать…
— Полковник Тевкелев уже прислал, ваше превосходительство, свои предложения. Огонь и пули — вот чем склонен он усмирять бунтовщиков, — доложил Рычков.
— Сие опробовано уже… Тевкелев к тому ж запамятовал, что мятежников в десятки раз больше нас.
— Генерал-майор Хрущов отзывается на Украину в действующую армию. От Татищева нет вестей, но слыхивал я, что он ведет переговоры с казахами и калмыками. Хочет двинуть их против бунтовщиков. Но прежде того он отправил к вождям письменные увещевания явиться с повинною. Некоторые башкирские старшины, вняв, что покаянную голову не рубят, покорились. Другие же люто упорствуют, выдвигая встречно всякие предерзости.
— Вождь бунтовщиков Бепеня недавно прислал Татищеву весьма неглупое, но опасное письмо. Ежели все добровольно подданные предадутся такому своевольству, разглашая себя якобы не подданными, то сей дурной пример оттолкнет всякий другой народ русское подданство принимать, — рассуждал Кирилов.
Письмо Бепени начиналось напоминанием о том, что прежде башкиры жили на своих землях вольно, а ясак платили «в знак того, что подданные». Прежние московские государи держали башкир «не под саблею», то есть не принуждали к военной службе, и города на их землях не строили. Заканчивалось письмо отчаянным, но гордым вызовом: башкирам некуда идти с родных мест, и что если и дальше их будут притеснять, «то хоть пропасть, хоть смерть принять готовы».
Все лето до глубокой осени башкирская земля содрогалась от взрывов, окутывалась дымом пожарищ, поливалась кровью тысяч людей. Повсюду шли ожесточенные бои повстанцев с регулярными войсками.
Но Кирилов этого уже не видел и не слышал. Заболев туберкулезом легких еще год тому назад, он пренебрегал каким-либо лечением, не находя для этого времени. Невзгоды и тревоги почти трехлетней походной жизни окончательно подорвали его здоровье. В конце марта Иван Кириллович слег, а в ночь на 14 апреля 1737 года скончался в возрасте 48 лет.
Сжегши себя в работе, он, кроме географических трудов, ничего другого после себя не оставил — ни богатства наследникам, ни даже портретного своего изображения (хотя всегда имел под рукой живописца и гравера). Вдова, Ульяна Петровна Кирилова, вскоре же обратилась в Кабинет министров с просьбой помочь ей погасить долги мужа. Она предлагала принять в казну часть имущества и пильные заводы, принадлежащие семье, которые без пригляда всегда странствующего вдали хозяина были маловыгодными. Она также попросила Академию наук оплатить «работу над картами мужа своего».
Однако лишь спустя 25 лет Сенат обратился к Екатерине II с ходатайством о пожаловании Петру Ивановичу, сыну Кирилова, десяти тысяч рублей для оплаты лежащих на нем долгов его отца. Свое прошение Сенат обосновал тем, что статский советник Иван Кирилов, построив город Оренбург, оказал «знатную услугу Отечеству, положив начало к распространению Российского государства и к защищению подданных…». О научных трудах Кирилова, введших его в разор, не сказано, увы, ни слова.
Прошение удовлетворили частично и только в 1764 году по указу императрицы задолженности Кирилова-отца наконец-то были полностью погашены, «дабы не разорять его сына Петра».
Впоследствии Рычков напишет о своем наставнике:
«Он первый взял на себя труд всероссийские ландкарты собирать и через обретающихся при Сенате геодезистов Атлас Российской империи и Генеральную Российскую ландкарту сочинять… Хоть незнатной природы был, но прилежными трудами и острым понятием в канцелярии Правительствующего Сената, из самых нижних чинов порядочно происходя, еще при жизни высокославной памяти императора Петра Великого в чин сенатского секретаря произведен».
И хотя имел он разные человеческие недостатки, отчего, бывало, подвергался критике и нареканиям вышестоящего начальства, «но сию правду поистине надлежит ему отдать, что он о пользе государственной, сколько знать мог, прилежное имел попечение, и труды к трудам до самой своей кончины прилагал, предпочитая интерес государственный паче своего»…
Омраченный тяжкой потерей, Петр Рычков едва не уподобился некоторым чиновникам и офицерам, участникам экспедиции, ищущим и находившим всякие поводы для отъезда домой — в Петербург и Москву. Рычков жил попеременно то в Уфе, то в Самаре и, перемещаясь с походной канцелярией по всему краю, порой неделями не бывал дома, где его ждали Анисья Прокофьевна и малолетний сын Петенька.
Она забеременела вторым ребенком и мыслила уехать к родителям, однако не осмеливалась оставить мужа при таких военных тревогах и опасениях, когда едва ли не всякий день он мог погибнуть. Если уезжать, то вместе, всей семьею.
— В главных делах ты поусердствовал: Оренбург заложен; канцелярские дела исправны, отчеты намедни в Петербург посланы, где с похвалою встречены, и сказывал же сам, что покойный Иван Кирилович за усердную службу хотел асессорский чин тебе исходатайствовать. Что мог ты, исполнил уже…
— Нет, самое трудное токмо начинается, Анисья, — останавливал резонные слова жены Рычков. — Да ведь и трех годов не прошло, как мы туг. А гоже ли прежде сроку дело начатое бросать? Я присягу давал…
— Не можно понять службу твою. Бухгалтер канцелярии, а завсегда при сабле и ружье.
