Борис Изюмский - Мои вечера

Видно, гордился званием член-корреспондента Академии Педагогических наук СССР. Но когда в книжке, подаренной мне, обнаружил, что его там назвали академиком — добросовестно исправил ошибку.

А вот с Хаджи-Муратом Мугуевым мы были близкими товарищами. Насколько я понял, он в гражданскую войну перешёл на сторону Красной Армии, был командиром сотни. Позже написал роман «Бурный Терек», а ещё позже детективный роман «Кукла госпожи Барк» (его ставили во многих театрах как «Талисман»). На мой мальчишеский упрёк, что серьёзный писатель разрешил себе «сбиться на детектив», сердито сказал: «Жанр как жанр, дело ведь в том, как написано! А без „Талисмана“ (здесь мне пригодилось многолетнее пребывание в Тегеране) не было бы у меня квартиры, в которой мы сейчас сидим».

Дружба наша началась с того, что он мне прислал добрый отзыв об «Алых погонах». Поссорились мы из-за сущего пустяка. Я как-то сказал, что хотел бы побывать на встрече, устраиваемой Хрущевым на его даче. Хаджи-Мурат рассердился, написал мне гневное письмо, я обиделся… (Вот бывает и так.)

Хотя нет, я упрощаю. Дело в том, что Хаджи-Мурат ненавидел пресмыкательство, в моем желании усмотрел именно его. «Вы хороший писатель, но такое желание я вам не прощу».

Незадолго до смерти Хаджи-Мурат сделал мужественную операцию по поводу катаракты, но ослеп. Сын его Тимур работает редактором в издательстве «Советская литература».

С Леонтием Раковским у меня шла многолетняя, я бы сказал, шутливая переписка. Он меня величал «Изюмчиком», я его Левонтием. Только однажды письмо наполнилось гневом, когда Леонтий Иосифович обрушился на писания Валентина Пикуля. Здесь уж он оставил шутливый тон. Назвал книги этого писателя «жёлтой бульварной литературой», его патриотизм дешёвым, отношение к историческим фактам — возмутительно безответственным.

Прочной была у меня дружба с Михаилом Слонимским. Как-то он сказал с горечью, когда я был у него дома:

— Я в блокаде. Сейчас у меня ни гроша! Но ведь стоит умереть, как издадут многотомник.

Как в воду смотрел!

Так как Павел Нилин писал совместно с Петром Сажиным, то злые языки написали эпиграмму:

У Павла Нилина одна извилина,

Да и та пересажена из ж… Сажина.

Но когда вышла книга Нилина «Жестокость», все заговорили об исключительном таланте именно Нилина. Это был взрыв правдивости и таланта.

В его характере были немалые странности. Так, например, в переделкинской столовой посуду грязную собирала девушка лет восемнадцати, явный дебил.

— Она меня возбуждает, вызывает желания, — заявил Нилин.

О моей книге «Нина Грибоедова» сказал: «Впечатление такое, что в разгар полового акта сильно постучали в дверь».

Сначала это воспринималось как пажество: хорошенький умный юноша готов сделать всё что угодно повелительнице. Но жизнь требовала трудного и серьёзного решения. Удивительной была способность приукрашивать предмет влюблённости, наделять его тем, чего в нём и в помине нет. Ординарные глаза оказывались неповторимыми, простоватый вид — воздушным, всё преображалось. Искривлённый пальчик вызывал умиление, локон возле уха — воспоминание об Испании и Кармен, весёлый нрав, конечно же, шёл от Украины.

Трудно представить осенние Дубулты без Алексея Арбузова.

Вот столовая наполнена обедающими. Через их ряды семенящей походкой идет семидесятилетний Арбузов в шортах, с полотенцем через плечо, деловой. А вечером в просмотровой комнате у окна смотрит футбольные матчи все подряд: знает фамилии игроков, кто из какой команды перешёл, и даже думает перейти, знает итоги игр десятилетней давности. О своих планах говорить не любит. Разве что мельком скажет: «Завтра лечу в Японию, там ставят мою новую пьесу».

И всё.

Копчёную рыбу любит отчаянно. Через всю Москву шёл к нам в гостиницу за ней (мы ушли в театр, а рыбу оставили коридорной).

Арбузов меломан. Он ночью идет в филармонию: всё той же своей быстрой, деловой походкой.

В 1957 г. в Шанхае готовилось издание «Алых погон». Меня попросили написать обращение к китайским читателям, прислать фото. На седьмом или восьмом письме вдруг узнаю, что переводчик Чжан Синь, с которым переписываюсь как с мужчиной, это «по-вашему Надя».

Болезнь заставила меня надолго замолчать. Вскоре вежливая Чжан Синь спрашивает в письме: «Что с вами, дорогой друг?». Объясняю: «Страдаю почечно-каменной болезнью». «Надя» отвечает: «У нас есть знаменитый народный доктор Вэнь, я обращусь к нему». Оказывается, в начале 50-х годов в Китае отобрали из знатоков трав 600 человек, в течение полугода преподнесли им минимум медицинской цивилизации и затем выдали дипломы народных врачей с правом лечения.

Месяца через два получил я извещение с ростовского главпочтамта: прийти за посылкой. Вручают огромный холстяной мешок. Дома на дне его нахожу крохотный белый парусиновый мешочек, а в нём странные вроде бы травы или кто его знает что: белые кубики, срезы, веточки, колючки. Дело в том, что по просьбе Нади я посылал ей свои анализы, описание болезни (за 10 лет «родил» 25 камней-уратов). Теперь Надя написала мне наставления доктора Вэня («траву закипятить в воде, настоять до черноты, принимать 16 дней по трети стакана»).

Спрашиваю у знакомого уролога: «Принимать?»

Он в нерешительности, пожимает плечами:

— Да ведь, Борис Васильевич, что для китайца хорошо, то для русского может быть гроб с музыкой…

Но я дошёл до такой степени отчаянья, что рискнул. Принял первую порцию. Казалось, жизнь покидает тело. Прилёг. Не могу шевельнуть пальцем руки, впечатление такое, что на каждом из них висит по гире. Так длилось минут 15. Затем жизнь стала возвращаться ко мне.

27 лет уже не «рожаю» камни, видно, что-то сделал Вэнь с обменом веществ. Повлиял на него.

Утром мы с Людмилой пошли в римскую тратторию — позавтракать.

В зале пустынно. Людмила села за столик, а я, до того как подсесть к ней, стал посреди зала и начал с любопытством рассматривать роспись стены на морские темы (фрегаты, порт).

Я не заметил, что официант у меня за спиной открыл люк в винный погреб, как потом выяснилось, огромной глубины. На дно этой преисподней вели каменные ступени, каждая сантиметров в 40–50. Восхищаясь росписью, я отступил назад, и нога моя повисла над люком.

— «Назад!» — Людмила так пронзительно закричала, что я невольно остановился и ухватился за край ближайшего столика. Он закрыл собой люк.