Всенощная сегодня — до проповеди — продолжалась два с половиной часа. У Львовского тянуть — болезнь неизлечимая; сократить бы одни концы, то есть не тянуть заключительные слоги безобразно долго, — на полчаса была бы служба меньше. Сотни раз толковал о том ему, но куда! — Принужден был сегодня велеть на будущее время читать, а не петь песнь «Покаяния отверзи ми двери»; ровно десять минут поют ее, — на глас и на высоких нотах девчонки верещат, точно кошки.
Болезнь держала в комнате вплоть до сегодня. Завтра непременно буду служить. И от кошмара, кажется, освободился, наведенного этими отцами, которых я извлек из России. Молюсь много лет, «чтобы Господь Сам избрал и приготовил проповедников для сей страны», и вдруг вообразилось, что мне нужно усиленно хлопотать о том. Выхлопотал. Приехали. Уехали. Но пока уехали, с тех пор, как стали болезновать — один болезнями, другой скверностями, — сколько души утекло на них, души, которая производительнее могла бы быть употреблена на переводы и другое дело Церкви! А также и денег на жалованье им немало брошено в печь. Польза от них? От о. Андроника, быть может, некоторая для некоторых в Оосака. От хихича Вахаревича едва ли что перепало Церкви в нравственном смысле. Итак, нужно тверже веровать в Бога. Молиться и надеяться, что молитва не пропадет. А стало быть, вперед не хлопотать о миссионерах из России, а предоставить Богу удовлетворить сию нужду. Самому же, не переставая молиться, делать, что предлежит, без уныния, без вялости, без холодности к делу. Радостно почувствовал я все это за нынешней всенощной.
14/26 февраля 1899. Воскресенье.
Превосходная погода с утра. Радостно было служить после столь долгого перерыва. Молящихся было много.
После Обедни Софья Китагава, приведшая своих детей в Церковь и на обед, который им дается здесь после службы, радостно сообщила, что Иосиф Тадаки получил лес для постройки сиротского дома, — лес большой, так что можно много продать дерева после постройки приюта, и прочие ласковости пишет он. Но — просит прислать ему денег на «ундоо» (хлопоты); и Софья сбивается кое–как, и посылает кое–что. — Не дал я сегодня ей ни копейки; вероятно, и та помощь, что давал ей недавно, ушла на «ундоо»…
Вернувшись в комнату после вечерней молитвы с учениками, нашел на столе пакет с протестантским циркуляром: «То the Churches and Christians Workers in Tokyo. Plea for a General Mission in Tokyo». Молились мы с прошлой осени об обильном сниспослании Святого Духа. И твердо верят ныне, что ныне «the Lord is with us». Приводят много доказательств тому (из которых ни одного нет убедительного). Предлагают ныне опять по всему городу молиться, проповедывать — и в домах, и в тентах, и на открытом воздухе, раздавать религиозные брошюры, и прочее.
Если бы все эти действия были не протестантов, почти совсем растерявших Христову истину, а православных, то, в самом деле, искомое бы обильное излияние даров Духа последовало! Но спит еще православие. Чрез сто лет, вероятно, и оно будет являться в подобных действиях, но результат будет иной!
15/27 февраля 1899. Понедельник.
После полдня были из Одавара Михаил Кометани и Мацуо, главные из бывших немирных, ныне примирившихся с о. Петром Кано, — благодарить от лица всех своих за хлопоты о примирении и извиниться за невежливости, оказанные во время немира. Видно, что рады устройству примирения, видно, что благодать Божия не оставила их. Я с большою радостию принял их, убеждал вперед не поддаться врагу–искусителю; подарил много книжек и послал чрез них книжки также их друзьям; дал по иконе и по иконке же послал в каждый дом примирившийся, причем мелькнуло немножко неприятное.
— Сколько домов? — спрашиваю. — Двадцать три–четыре? — (Как и говорил о числе домов Исикава, подробно все узнавший.)
— Тридцать четыре, — отвечает Кометани, видимо, прилгнув.
Я дал тридцать четыре иконы (Божией Матери, небольшие, из Троицко—Сергиевой Лавры).
Был Мацумото Петр, из Оосака, возвращающийся из Нагаока и окрестностей к себе домой в Оосака. Его родина в Нагаока, где и поныне много родных его; говорил, что убеждал их слушать христианское учение у о. Метоки и некоторые будто бы ныне слушают и быстро крестятся. Получает оттуда керосин для продажи в Оосака, что ныне и составляет главное его дело. Про Оосакскую Церковь говорил, что о. Сергий Судзуки и катихизатор Каяно совместно не могут служить, — Каяно не подчиняется о. Сергию, которого Мацумото хвалит, а Каяно, напротив, обносит до того, что христиане будто бы подозревают его в нечистых сношениях с женой о. Иоанна Оно, живущей с сыном в церковном доме в Оосака, — что уж совсем невероятно, так как Каяно человек женатый и степенный. Явствует одно, — что о. Сергий Судзуки не может управить Оосакскою Церковью.
В шестом часу, когда я гулял на площадке у Собора, явился диакон Яков Мацуда, вернувшийся с погребения катихизатора Филиппа Судзуки, и рассказал о сем погребении и о родных Судзуки. Погребение совершили они с о. Феодором Мидзуно, очень торжественно; была проповедь, провожали в облачениях до кладбища, восемь чё от дома; вчера было это — хорошая погода способствовала. Язычников было человек сто шестьдесят, христиан человек тридцать. — Родные Филиппа все — закоренелые язычники; мать и три брата — все богатые земледелы; особенно старший брат; но все крайне враждебно относились к Филиппу при жизни. Мать стала было ухаживать за ним во время болезни, но до того расстраивала его своими упреками в измене язычеству, что жена его, Дарья, попросила ее оставить ее одну, несмотря на то, что у ней на руках еще двое малых детей — девочек, четырех и двух лет. Отец Филипп а, при жизни своей, дозволил ему сделаться христианином и катихизатором, но зато лишил его части в имуществе; оттого Филипп с семьей жил только своим катихизаторским жалованьем; и ныне семья его не имеет ничего. Но, конечно, Бог не оставит ее. Ныне родные Филиппа советуются, как поступить с его вдовой и детьми, и еще решения своего не сказали. Увидим, что скажут. Если станут содержать, ладно; но под условием, чтобы дети воспитаны были по–христиански; нет, — так мы и сами воспитаем.
16/28 февраля 1899. Вторник.
О. Павел Савабе был: завтра отправляется в Одавара исповедать и приобщить бывших немирных. Просил катихизатора туда. Я говорил о Георгии Мацуно; но сей, по–видимому, мало надежен, — из Хацивоодзи, как видно, его не отпускают, хотя известия о сем еще нет. О. Павел хочет Петра Кураока; но сей отправился на юг, в Циукоку, для поправления от болезни; пусть о. Павел позовет его, если придет, ладно. Просил учителя пения. Призвали Елисея Хаякава, но сей представил такую трудность, что сын — двухлетний — слишком привык к нему, не может разлучиться с ним. В таком случае — Петра Ямбе послать? Но сей болен глазами, еще лечится. Пошел Елисей советоваться с Ямбе, — кто–нибудь из них должен отправиться с о. Павлом Савабе в Одавара. О. Павел Савабе еще явился ходатаем за Игнатия Симода, рыбопромышленника из Хакодате. Припечатки в газетах, бывшие в шестом месяце прошлого года, от врагов его, что «рыбный промысел его — не дело Хакодатской Церкви» и что «он обложно назвался уполномоченным Церкви, при ходатайствовании рыбных ловель в русских водах», — произвели свое дурное действие; поэтому, будто бы, у него отобраны ловли в двух местах, о чем телеграммой известил его переводчик его, находящийся ныне на Сахалине. Едва ли поэтому. Во всяком случае я могу помочь ему только, написав расписку в получении от него на Церковь из его рыболовельного дохода, четыреста ен, поставленных им в декабре прошлого года, — на русском языке для предъявления оной русским властям на Сахалине, в доказательство, что он не солгал, прося себе рыбных ловель и для пользы Церкви; каковую расписку я сейчас же написал и вручил о. Павлу для передачи Игнатию Симода.
