— Погоди, такие бумаги наши захватили у врага, не до чего сейчас, — отмахнулся от него Анатолий Николаевич. — По пути в штаб доложишь, возьми материалы.
В кабинете у Михеева находились Ярунчиков и вернувшийся из вражеского тыла Сева Бугаенко, а сбоку стола склонился над бумагами переводчик Акопян. Разговаривали тихо, чтобы не мешать лейтенанту переводить на русский язык немецкие документы: два приказа генерала Штапфа и директиву с анализом боевых действий на киевском направлении за минувшую неделю.
Акопян торопился, но писал старательно, потому что Михеев следом за ним читал перевод и делал себе выписки — самое главное, о чем собирался доложить на Военном совете. Анатолий Николаевич успел сразу при появлении Бугаенко расспросить его о работе разведывательных групп в тылу врага, о связи с партизанским подпольем — сам давал Стышко явки, полученные от Бурмистенко, интересовался, как удалось достать принесенные немецкие документы, стал просматривать их и тут же вызвал Акопяна, отложив беседу с разведчиком на более позднее время.
Воспользовавшись моментом, Ярунчиков спросил Бугаенко:
— Где линию фронта переходили?
Сева перевел на него свои большие глаза.
— Я не переходил… А то бы так скоро не добрался.
— Да как же вы?! — изумленно вырвалось у Никиты Алексеевича, что Михеев даже обернулся. — Сплошной линии обороны, что ли, не оказалось?
— Не знаю, есть или нет, — пожал плечами Сева. — Я через Днепр переправился, сразу попал к нашим. Попросил связаться с особым отделом фронта. Меня в штаб, оттуда на машине сюда, к вам.
— Мне звонили… — пояснил прислушивавшийся Михеев.
— Ну а через Днепр-то на чем? И сухой… — не удовлетворился еще целиком Ярунчиков.
— На бронекатере… Он за разведчиками пришел, высаживал прошлой ночью, а я на них налетел, думал найти лодку… Повезло вот.
— Да, сверхудачно… — дал свою высшую оценку Ярунчиков.
Вошел запыхавшийся Грачев, увидел устало сидящего Бугаенко и с обеспокоенным лицом подошел к Михееву.
— Потом поговорим, поздно явился, — оторвался от записи Михеев и, приметив тревогу Мирона Петровича, успокоил: — Все нормально, даже на залишке. Займись своим воспитанником, прежде накорми, много не мучай расспросами, пусть отдохнет, Переводчик в группу Стышко нужен. Поезжай в Киев, подбери хорошо владеющего немецким. Лучше бы мужчину в возрасте… Ну сам знаешь. Три дня даю тебе сроку.
Бугаенко мечтательно дополнил:
— Снова на бронекатере бы на тот берег. Никаких хлопот. Сверхудачно!
И все заулыбались, даже Ярунчиков.
— А что ж, это дельная мысль, — поддержал Михеев.
…На заседании Военного совета Плесцов присутствовал впервые. Он хорошо знал то, о чем докладывал Михеев, — вся информация проходила в основном через Ивана Михайловича, но не представлял, с каким глубоким проникновением в живой организм фронта ведется здесь острый разговор, дается оценка боевой силы войск, измотанных, истерзанных непосильными боями, в невообразимом напряжении сдерживающих новый, усиленный нажим врага, двинувшего свои дивизии севернее и южнее Киева.
Плесцову были известны выводы, которые делал Михеев из ежедневной чекистской информации, часто неожиданные по глубине и предусмотрительности, позволяющие комиссару своевременно посвящать командующего в причины и следствия неблагоприятного развития событий. Просчет, который был допущен с генералом Артамоновым, до сих пор тяжело переживаемый Михеевым, командующий фронтом открыто взял на себя, что, впрочем, не уменьшило чувства собственной вины у Анатолия Николаевича.
Докладывая на Военном совете о предательстве Артамонова, Кирпонос заявил о том, что он лично был своевременно предупрежден начальником особого отдела фронта сначала о необходимости замены комдива, а затем и о возможной его измене, не только подчеркивая этим чрезвычайную важность сообщений комиссара госбезопасности, но и настаивая на безотлагательности решений, которые подсказываются чекистскими выводами.
С каждым разом информация и заключения Михеева становились значимее, их ждали на Военном совете. Не повторяя, но дополняя данные штаба фронта, начальник особого отдела стремился совершенно определенно объяснить, а если требовалось, то и документально подтвердить причины успеха и неудач на разных участках обороны.
Плесцов ждал выступления Михеева, при этом, правда, думая всего лишь о том, что у комиссара есть важное сообщение. Ивану Михайловичу было приятно от мысли, что армейские чекисты — деятельные помощники руководства фронта.
Слушая начальника штаба генерал-майора Тупикова, Плесцов острее понял, насколько ухудшилось положение фронта. Плотный, со строгим, уверенным лицом и умным, сосредоточенным взглядом, Василий Иванович Тупиков почему-то показался Плесцову самым воинственным из присутствующих. И даже его зачесанные набок волосы, открывавшие залысину возле пробора, почему-то усиливали это впечатление. Иван Михайлович знал, что Тупиков встретил войну в Германии, будучи военным атташе советского посольства. Это он неоднократно доносил из Берлина о грозящей опасности Родине и называл возможные сроки гитлеровского вторжения между 15 мая и 15 июня. Вернувшись на Родину после обмена с Германией дипломатическими работниками, Василий Иванович в конце июля прибыл на Юго-Западный фронт.
Тупиков докладывал кратко и четко.
— Пятая армия и двадцать седьмой корпус организованно отходят к Днепру, — указал он на карте севернее Киева. — Их отрыв от тридцать седьмой армии растет. Стрелковый корпус несет большие потери от ударов одиннадцатой немецкой танковой дивизии. От Гомеля на Чернигов враг бросил вторую армию, кроме того, повернул на юг новые войска группы армий «Центр», наступающие на московском стратегическом направлении и теперь угрожающие обойти правый фланг нашего фронта.
Кирпонос вставил:
— Перед главкомом направления маршалом Буденным надо поставить вопрос либо о подчинении пятой армии Центральному фронту, либо о передаче нам его левофланговой двадцать первой армии для надежного стыка с Брянским фронтом. Необходимо единое командование этими силами.
Военный совет поддержал предложение командующего.
— Мною получено указание Ставки сформировать из части сил тридцать седьмой и двадцать шестой армий новую, сороковую армию и развернуть ее на Десне, севернее Конотопа. Думаю, удар на Чернигов, безусловно, подтверждает неудачу южной группы войск противника и рассчитан для их поддержки, — добавил Кирпонос.
