Домой идти не хотелось. Кашу пшенную опять варить? С души воротит! Вскочила на ступеньку проходившего мимо трамвая с висящими на поручнях людьми, доехала до Болотной площади, пошла вдоль торговавших дешевой снедью съестных лотков. Обходила жующих женщин, мужчин, подростков, примостившихся на криво сколоченных лавках, у заборов, на корточках возле мусорных куч, поднимала крышки кастрюль и закоптелых котелков, накрытых тряпьем, принюхивалась: запах до чего невыносимый! Взяла, поколебавшись, у рослой бабы в пуховом платке тарелку требухи с бобовой подливой за сорок копеек, отошла в сторонку, попробовала. «К черту, стошнит сейчас… — вылила под ноги тягучую мерзость. — Лучше уж пшенная каша».
— Что это у вас? А, махорочка? Вовремя, а то я уже на мели. Спасибо… Садитесь вот сюда, — Григорий Иванович кивает на подстилку поверх каменного валуна. — Ничего не поймал, — тянет из воды леску с цветным поплавком. — Рыбак из меня… Как настроение?
— Боевое, Григорий Иванович.
Она бросает на него внимательный взгляд. Никогда нельзя угадать его состояние: всегда спокоен, ровен, не скажет лишнего.
Бьют монотонно в деревянные сваи светло-коричневые волны, со стороны яузской излучины паровой катерок тянет цепочку плотов. Над кремлевскими стенами на том берегу, куполами церквей Зарядья, умытым дождем Василием Блаженным — армада сизых туч.
— Завтра, Фаня, — скручивает леску Семенов. — Между семью и восемью вечера?
Ей делается жарко.
— На оборонном?
— Да. Слушайте внимательно. Идем впятером: я, Протопопов, Усов, вы и Лида. Стреляет Протопопов, я в случае необходимости следом. Вы и Лида обеспечиваете отход. Ни в коем случае не стрелять! Имею в виду во дворе, в Ленина. Будет паника, смешиваемся с толпой, уходим через главные ворота. Вне стен завода в случае угрозы можете стрелять не задумываясь. На новую конспиративную квартиру… вот адрес, — протянул сложенный листок, — добираемся самостоятельно… Все, Фаня, счастливо! Выспитесь хорошенько перед делом.
Кремлевские Шекспиры (продолжение)
— Володя, ты меня слышишь? — голос в кремлевской квартире Ульяновых. — Спрашивали из кухни. Что тебе заказать на завтрак?
— Не знаю, придумай что-нибудь сама.
— Хочешь цыпленка маренго? Или индейку? С мочеными яблоками?
— Цыпленка маренго, Надюша, я ел вчера, — Ленин показывается на пороге кабинета. В темных брюках в полоску, жилетке в тон. Трет устало глаза:
— Во вторник, кстати, тоже был цыпленок.
— Ну и память у тебя.
— Памятью бог не обидел… Прошла голова? — смотрит озабоченно на землистое, одутловатое лицо жены.
— Прошла. В сырую погоду я чувствую себя лучше. Ты так и не сказал, что тебе заказать?
— Давай пельмени из медвежатины, а, Надюша? Помнишь, в Шушенском? Когда ты ко мне внезапно нагрянула? А нас сосед-поселенец в гости пригласил? На пельмени из свежей медвежатины?
— Помню, как же. Мясо было ужасным. Горькое и жесткое.
— Да, да, и с волосами! А мы с тобой за обе щеки уплетали — вкуснятина!
— Молодые были, все нравилось.
— Мы и сейчас не старые, — приобнял ее за плечи.
— Ты не старый…
— И ты хоть куда, свет мой Надежда. И любить не разучилась… — прижал к груди.
— Володя, с ума сошел! Машенька не спит!
— А мы в кабинете, — потянул ее к открытой двери с табличкой: «Предсовнаркома Ульянов-Ленин». — На диване, а?.. В условиях конспирации…
— Володя, будет! — вырвалась она у него из рук. — Что ты, в самом деле! Как мальчишка!
— Молодожены!
Маша в строгом темном платье на пороге гостиной.
— Сыграть вам что-нибудь?
— Нашу, любимую, — Крупская оправляет незаметно юбку.
— Будет исполнено, — исчезает за портьерой Маша.
Пауза, начальные аккорды «Апассионаты», они зачарованно слушают.
— Ничего не знаю прекрасней этой музыки…
Ленин смотрит с нежностью на жену.
— Кажется, вся красота жизни в этих звуках. Вся ее драма…
Они идут, обнявшись, к высокому окну, останавливаются.
Над Москвой ранние сумерки, где-то на задворках Тайницкого сада слышны хлопки глохнущего то и дело автомобильного мотора. Внизу, во дворе, фигура рослого мужчины в домашних брюках и куртке, шагающего с ведром к мусорному сараю.
— Никак Бедный, — вглядывается в окно Ленин. — Утром норовил мне новую басню прочитать. Пришлось соврать, что стихи на слух плохо воспринимаю. Прочту, сказал, когда напечатают… Помнишь, в первом номере «Правды» мы какой-то его стишок поместили, он только-только тогда начинал…
— Не помню. По-моему, он пишет примитивно, плоско. Рифмованные агитки.
— Ты к нему несправедлива, Наденька. Да, не Байрон, согласен. Не Пушкин. Но — талант, бесспорно талант! Народ его читает, любит. А это главное.
— Бог с ним, с твоим Бедным. Скажи, что тебе на завтрак заказать? День какой, не забыл?
— День больших сюрпризов, Надюша, — он неожиданно поскучнел. — Не сказаться ли мне больным, а? За город съездить с женой, нелюбящей Демьяна Бедного. Воздухом подышать, птичек послушать…
— И фотографию в «Правде» и «Известиях» поместить: Ленин с Крупской в единый политдень слушают птичек на природе.
Оба весело смеются.
— Скажи, наконец, что тебе заказать на завтрак, — вытирает она платком глаза.
— Сама, сама, Надюша! — машет он рукой. — Что скажешь, то и ладно.
— Стерлядка паровая с горошком?
— Отлично.
— Пюре из цветной капусты?
— Идет.
— Кофе, фрукты на десерт…
— Спасибо, родная. Что бы я без тебя делал, не знаю.
Утром он был озабочен, вял, ел неохотно.
— Володенька, ты у меня не заболел? — с тревогой спрашивала за столом жена. — Может, в самом деле отменить сегодня выступления? Хочешь, я позвоню Якову Михайловичу? Пусть что-нибудь придумает.
— Нет, нет! — замахал он рукой. — Прибежит, поднимет панику. Начнет советоваться с членами ВЦИК: как быть, что делать?
В кабинете по соседству зазвонил телефон.
— Сиди, я сама! — устремилась она в открытую дверь.
Доносился некоторое время ее озабоченный голос.
— Немыслимо, — появилась растерянная на пороге. — Убит Урицкий.
— Убийца пойман?
— Пойман, товарищ Ленин.
Докладывавший о террористическом акте в Петрограде председатель ВЧК Дзержинский заглянул в раскрытый на коленях блокнот.
— Леонид Канегиссер, двадцати двух лет. Студент политехнического института. Савинковец, поэт. Стрелял в упор, на пороге лифта. Сейчас допрашивается.
— Мотив ясен, — подал голос присутствовавший на обсуждении Яков Свердлов. — Пошли ва-банк. Авантюристы!
