Часовые ввели пленного советского солдата, первого пленного за много месяцев.
Перед Траутом стоял юноша со смелым, открытым взглядом. Вся его фигура была воплощением спокойствия и силы.
— Имья?
Молчание.
— Фамилия?
Молчание.
Траут ударил кулаком по столу.
— Полный обыск!
Подручные генерала сорвали с юноши одежду. Ощупали все тело. Заглянули даже в рот.
В карманах гимнастерки были обнаружены воинская книжка и комсомольский билет.
В обоих документах одно и то же имя: Юрий Васильевич Смирнов, год рождения 1925-й.
Литер полка ни о чем не говорил фашистам. Полк стрелковый, а прорыв осуществлен танковой колонной.
— Куда направляется колонна? Молчание…
— Заставить говорить… — отрывисто бросает Траут своим подручным.
И начинается неописуемое, беспредельно страшное. Фашисты делают все, чтобы русский юноша заговорил.
Траут спешит, Траут торопит палачей-истязателей. Ему дорога каждая секунда.
— Куда пошла танковая колонна?… — повторяет он каждые несколько секунд, и переводчик автоматически выкрикивает по-русски эти слова над ухом Юрия.
Пытка следует за пыткой. Всю свою омерзительную изобретательность пустили в ход фашистские изверги. Но даже нечеловеческие муки не заставили заговорить отважного советского юношу.
А время летит…
Траут уже не может себя сдерживать. Он сам наносит Юрию Смирнову несколько яростных ударов, сам срывает с него клочья кожи.
То и дело прибегает адъютант с донесениями. Пожалуй, уже и напрасен допрос. Фашисты поняли, что советская танковая колонна явно стремится к выходу на автомагистраль Москва — Минск.
Наконец поступает новое донесение.
— Советские танки на магистрали… Наши заслоны сбиты, стрелковый десант овладел важными позициями по обе стороны автострады… Русские в тылу у наших главных сил. Красная авиация бомбит пути отхода…
Траут встал, уронив табурет. Нет уже ни времени, ни смысла заниматься мальчишкой-пленным. Под угрозой само расположение штаба. Нужно запрашивать подкрепления, а может быть, и просто пора удирать.
— Расстрелять! — отрывисто бросает Траут, кивнув на истерзанного Юрия. — Нет, повесить!..
И уже с порога добавляет:
— Но так по-ве-сить, чтоб содрогнулась вся Красная большевистская Армия. Дивизия Траута должна сохранить за собой славу «не берущей в плен»…
— Повесить за ноги… — предложил кто-то.
— Это уже не ново, — ответили ему…
И вот у кого-то из палачей родилась «свежая», «оригинальная» мысль: распять советского солдата на кресте!
— Давайте-ка гвоздей сюда потолще и подлиннее да пару хороших обшивочных досок. Пусть полюбуются коммунисты, пусть усвоят наконец, что мы ни перед чем не останавливаемся, чтоб навести страх на своих противников, что мы, черт возьми, еще способны неплохо огрызаться…
Эсэсовцы громко переговариваются, оживленно обсуждают детали предстоящей казни.
— Пусть красные надолго запомнят дивизию Траута, если нам даже и придется уйти…
Доски и гвозди принесены. Дьявольский замысел приводится в исполнение.
А теперь полностью предоставим слово документам. Из них будет видно все: и как, рассеченный надвое героическим рейдом советских танков, вышедших на автомагистраль Москва — Минск, рухнул, рассыпался неприступный «утес Траута», и как сметены были все линии траутовской обороны, и как во второй половине дня 25 июня 1944 года советские войска уже приступили к преследованию 78-й «беспощадной» фашистской дивизии.
Село Шалашиио, где помещался штаб Траута, тоже было к этому времени захвачено доблестной красной пехотой.
Попав в Шалашино, политрук Керим Ахмеджанов, ни на миг не забывавший полюбившегося ему комсомольца Юрия Смирнова, ушедшего в танковый десант, словно по наитию, заглянул в штабной блиндаж Траута.
И вот что предстало перед ним.
В глубоком молчании, с непокрытыми головами группа советских офицеров безмолвно созерцала страшную картину: на крестовине из досок, прислоненной к стене блиндажа, висел распятый обнаженный человек.
В ладони его раскинутых рук были вбиты ржавые длинные гвозди, такие же гвозди были вбиты в подъемы ступней: два железных костыля были вколочены в голову возле правого глаза.
— Что это? Кто это! — вскричал Ахмеджанов, не сразу узнав в искалеченном трупе знакомого ему стрелка Смирнова.
Безмолвие было прервано. Взволнованно, негодующе зашумели все офицеры, и один из присутствующих тут же прочел вслух только что составленный акт.
Акт составлялся наспех, приводим его с сохранением всех особенностей стиля и изложения:
«Я, комсорг батальона гвардейского стрелкового полка, гвардии старший лейтенант Кустов Петр Алексеевич, находясь в боевых порядках своего полка, прорвавшего оборону в дер. Шалашино Дубровенского района, проходя немецкие позиции, зашел в штабной блиндаж. Блиндаж представлял собой просторное помещение, стены его были обиты стругаными досками. Посредине стоял большой стол, стены были увешаны плакатами, и висели два портрета Гитлера. Взглянув на правую стену блиндажа, я увидел прислоненного, как мне казалось, человека, обнаженного, с раскинутыми руками. Подойдя поближе, я увидел, что человек этот прибит гвоздями к доскам. Тело его было распято на специальной крестовине из досок. Одна доска проходила вдоль спины, а вторая — поперек, на высоте плеч. Так что получался крест. Руки человека были прибиты к этому кресту гвоздями. Гвозди большие и загнаны по самые шляпки. Два гвоздя торчат во лбу, представляя собой костыли без шляпок. Ноги были в носках, а весь труп был раздет наголо и посинел, видимо от ударов. На груди — глубокие разрезы и ножевые раны. Лицо — распухшее и обезображено ударами холодного оружия.
Оглядев помещение внимательней, я увидел на столе красноармейскую книжку и раскрытый комсомольский билет. Взяв эти документы, я прочел их и установил, что они принадлежат гвардии рядовому Смирнову Юрию Васильевичу, солдату гвардейского полка нашей дивизии. Комсомольский билет выдан политотделом гвардейской стрелковой дивизии.
Со мной вместе были старшина Блинов Михаил из хозвзвода гвардейского стрелкового полка, затем подошли гвардии рядовой Лебедев из стрелковой роты и мой ординарец рядовой Мацина Николай…
Комсорг б-на гв. стр. полка гвардии старший лейтенант Кустов».
Решено было немедленно составить еще один акт, который хотели подписать все присутствовавшие офицеры, до глубины души потрясенные увиденным.
Вот он, этот второй акт:
«25 июня 1944 года.
