Эйнштейн, поклонник Йоста Винтелера и друг Фридриха Адлера, с юности был приверженцем идеалов социализма и индивидуальной свободы. Революция в Берлине, возглавленная социалистами, рабочими советами, коммунистами и другими левыми, заставила его столкнуться с ситуацией, когда эти два идеала вошли в противоречие.
Всю оставшуюся часть жизни Эйнштейн будет защищать и разъяснять демократический социализм, основанный на либеральных и антиавторитарных ценностях. Он выступал за равенство, социальную справедливость и контролируемый капитализм. Кроме того, он был рьяным защитником проигравшего. Но Эйнштейн всегда отстаивал свободу личности, и всякий раз, когда какие-нибудь революционеры переходили грань и пытались большевистскими методами навязать централизованное управление или когда режимы вроде того, что установился в России, казались ему авторитарными, он выказывал свое отрицательное отношение к ним.
“Социализм, по его понятиям, отражал желание ликвидировать из этических соображений ужасную пропасть между классами и установить более справедливую экономическую систему, – описывал в 1920 году муж его падчерицы политические взгляды Эйнштейна. – И все же он не мог принять социалистическую программу. Он слишком ценил одиночество и счастье быть свободным, поэтому не мог принять систему, которая угрожала полностью подавить индивидуальность”49.
Эта его позиция оставалась всегда неизменной. Отто Натан – социалист, ставший близким другом Эйнштейна, а затем, после переезда в Америку, его литературным агентом при жизни и душеприказчиком после смерти, – рассказывал: “Основа политической философии Эйнштейна существенно не менялась на протяжении всей его жизни: в 1918 году он приветствовал революционное движение в Германии из-за интереса к социализму, в особенности из-за его глубокой и безусловной преданности демократии. Основой его политических взглядов были признание достоинства личности и защита политических и интеллектуальных свобод”50.
Когда студенты-революционеры в Берлине арестовали ректора университета и деканов факультетов, Эйнштейн попробовал применить эту философию на практике. В тот день физик Макс Борн лежал в постели с гриппом. Ему позвонил Эйнштейн. Он направлялся в университет, чтобы попробовать освободить ректора и деканов, и заставил и Борна встать с постели и поехать с ним. Они также вызвали своего друга, основателя гештальтпсихологии Макса Вертгеймера – возможно, в надежде, что его специальность может оказаться более полезной для выполнения данной задачи, чем теоретическая физика.
Они втроем сели на трамвай на остановке рядом с домом Эйнштейна и поехали к рейхстагу, где шел митинг студентов. Сначала они не могли пройти сквозь плотную толпу, но, когда Эйнштейна узнали, толпа расступилась, и их сопроводили в конференц-зал, где заседал студенческий совет.
Председатель поприветствовал их и попросил подождать, пока группа закончит выработку нового устава по управлению университетом. Затем он повернулся к Эйнштейну и обратился к нему со словами: “Прежде чем перейти к вашему требованию, профессор Эйнштейн, могу ли я спросить, что вы думаете о новом уставе?”
Некоторые люди обладают врожденной способностью уйти от прямого ответа, попытаться подстроиться под своих слушателей и избежать конфронтации. Но Эйнштейн был не таков. Он помолчал мгновение и, не скрывая своего критического отношения, ответил так: “Я всегда думал, что самым главным достоянием Немецкого университета является академическая свобода, благодаря которой лекторам ни в коей мере не предписывается, чему нужно учить студентов, а студенты не подвергаются жесткому контролю и имеют возможность самостоятельно выбирать, какие лекции им посещать… Ваш новый устав, мне кажется, отменяет все это. Мне бы было очень жаль, если бы с этими прежними свободами были покончено”. После этого, как вспоминал Борн, “эти высокомерные молодые люди озадаченно замолчали”.
Но к успеху миссии это не привело. После недолгого обсуждения студенты решили, что они не имеют права освободить ректора и деканов, и Эйнштейн с товарищами отправился во дворец рейхсканцлера, чтобы найти кого-то, кто обладает таким правом. Они смогли найти нового немецкого рейхспрезидента, который казался затравленным и сбитым с толку и с большой готовностью написал записку, разрешающую освобождение.
Записка сработала. Троице удалось освободить своих коллег, и, как вспоминал Борн, “мы покинули дворец рейсхканцлера в приподнятом настроении, чувствуя, что приняли участие в историческом событии, и надеясь, что видели последнее проявление прусского невежества”51.
Затем Эйнштейн пошел дальше по улице – туда, где проходил массовый митинг возрожденной “Союза нового отечества”, – и выступил с двухстраничной речью, которую приготовил для выступления перед студентами. Назвав себя “давнишним приверженцем демократии”, он снова дал понять, что его социалистические настроения не подразумевают симпатии к системам управления советского типа. Он сказал: “Все истинные демократы должны быть настороже, чтобы тирания нового класса левых не пришла на смену тирании старого класса правых”.
Некоторые левые утверждали, что с демократией – или по крайней мере с многопартийной либеральной демократией – нужно повременить, пока массы не станут более образованными и ими не овладеет новое революционное сознание. Эйнштейн не соглашался и на митинге заявил: “Не поддавайтесь соблазну и не думайте, что временная диктатура пролетариата необходима для того, чтобы вбить понятие свободы в головы наших соотечественников”. Он осудил новое правительство левых Германии как “диктаторское”, и потребовал, чтобы оно немедленно организовало открытые выборы и “тем самым как можно скорее рассеяло все страхи перед наступлением новой тирании.
Годы спустя, когда Адольф Гитлер и нацисты пришли к власти, Эйнштейн с грустью вспоминал этот день в Берлине. “Помнишь ли ты еще эпизод примерно двадцатипятилетней давности, когда мы вместе пошли к зданию рейхстага, убежденные в том, что сможем превратить сидящих там людей в настоящих демократов? – писал он Борну. – Как наивны мы, сорокалетние мужчины, были тогда”53.
Сразу после окончания войны завершился и бракоразводный процесс Эйнштейна. Обязательной частью процесса было признание факта супружеской неверности, которое он должен был сделать перед судом. 23 декабря 1918 года он предстал перед судом в Берлине и заявил: “Я жил в течение четырех с половиной лет со своей двоюродной сестрой, вдовой Эльзой Эйнштейн, до развода – Левенталь, и наши интимные отношения продолжаются до сих пор”54.
