13 августа 1958 года Мао Цзэдун завершил посещения Нанькайского и Тяньцзиньского университетов как раз к обеду. Он настоял на том, чтобы мы отправились поесть в ресторанчик, и зашел в ресторан под названием «Чжэнъянчунь», что на улице Чанчуньдао. По сути дела, тут тоже была проведена соответствующая подготовительная работа; посторонние туда в это время попасть не могли; поблизости или в округе были расставлены посты.
Однако Мао Цзэдун все-таки вызвал сумятицу. Он подошел к окну и выглянул на улицу. И надо же так случиться, что именно в этот момент в доме напротив некая женщина, которая просушивала одежду, увидела Мао Цзэдуна. Она тут же изумленно и радостно возопила: «Председатель Мао, председатель Мао, да здравствует председатель Мао!»
С той поры как слова «Мао Чжуси» и «Вань суй!» («Председатель Мао» и «Да здравствует, десять тысяч лет жизни». – Прим. перев.) стали неразделимым словосочетанием, дело обрело следующий вид: когда кричали «Мао Чжуси», то непременно сопровождали это словами «Вань суй!», а когда кричали «Вань суй», то непременно произносили «Мао Чжуси». И тогда в один миг со всех сторон как мощные потоки стекались людские толпы; начинали греметь, возносясь к небесам, крики «Вань суй!». Хотя очень многие люди в этих толпах хотели увидеть Мао Цзэдуна, но на практике это им не удавалось. Эта ситуация отличалась от того, что я наблюдал в северной части провинции Шэньси в свое время. Когда там старые крестьяне кричали «Вань суй!», то у людей, а это были люди разного возраста, на лице каждого из них было свое индивидуальное свежее живое чувство. Когда же толпа в Тяньцзине кричала «Вань суй!», то индивидуального в этом было мало; у всех на лицах было написано выражение горячей радости или даже было выражение, которое можно назвать слепым.
Кипевшие людские толпы окружили ресторан «Чжэнъянчунь». Все улицы поблизости оказались запружены людьми; движение транспорта было парализовано, а постовые из транспортной полиции тоже теснились вслед за толпой, надеясь взглянуть на председателя Мао. Мао Цзэдун хотел пойти к людям, в массы, а мы, естественно, не соглашались на это. Да и в самом деле, какой смысл был в этой ситуации идти в массы? Ведь больше не было возможности, как это было в свое время в северной части провинции Шэньси, поболтать с крестьянами, когда они носили навоз и крутили мельничные жернова, так сказать, обследовать и изучить реальное положение в обществе. Между человеком и «божеством» могли быть только отношения поклонения с одной стороны, и оказания милости, благодеяния с другой стороны.
Тут не могло быть отношений равноправных участников диалога.
Итак, с часа дня или чуть позднее и до пяти-шести часов вечера, то есть на протяжении шести часов, мы находились в осаде.
Военный округ с помощью силы, то есть целого взвода солдат, пробился через людские толпы, подогнал автомашину марки «Варшава» к дверям ресторана «Чжэнъянчунь». Группа пышащих здоровьем бойцов без всяких церемоний под своей охраной посадила Мао Цзэдуна в автомобиль. Машина эта очень тесная. В обычных условиях Мао Цзэдун там внутри не смог бы разместиться. Однако в тот день бойцы насильно втиснули его туда. Затем по-прежнему бойцы впереди расчищали путь, а сзади подталкивали машину и так, наконец, прорвали окружение. После этого происшествия на месте событий были собраны семь с половиной корзин с обувью, головными уборами, авторучками и часами, которые потеряли люди в толпе.
В Бэйдайхэ Мао Цзэдун из-за того, что люди кричали ему «Вань суй!» и он не мог запросто поговорить с ними, сердился и нервничал.
А на сей раз, встретившись с горячими приветствиями жителей Тяньцзиня, увидев толпы людей, которые сжимались как безумные, Мао Цзэдун не без упоения сказал только одну фразу: «Вот и еще одна Пагода Желтого журавля» (у этой пагоды в Учане толпа надолго плотно окружила Мао Цзэдуна. – Прим. пер.).
9. Был ли Мао Цзэдун действительно «человеком очень от земли»?
Именно «от земли». «От земли» с восклицательным знаком. […] В том, как человек одевается, прежде всего выражается его натура; сразу же можно увидеть, «от земли» он или же он ориентирован на нечто «заморское», не на свое природное. Вот я сначала расскажу о нескольких мелких случаях, которые имеют к этому отношение.
Мао Цзэдун никогда не надевал новую обувь. Когда появлялась новая пара обуви, он всегда просил разносить ее или бойцов охраны, или телохранителей. А когда обувь становилась поношенной, он ее забирал обратно и носил сам.
В годы войны Мао Цзэдун неоднократно отдавал свою обувь бойцам, у которых не было обуви. Это был образец воплощения в жизнь лозунга: «Наши руководящие кадровые работники должны проявлять заботу о каждом бойце». Однако не надевать новую обувь, отдавать ее разнашивать бойцам, это, как говорится, «вопрос иного рода».
В чем тут проблема? Это всего-навсего привычка человека, той или иной личности. Некоторые люди любят надевать и носить новые вещи; ведь красиво же выглядят новые сверкающие одежда, головной убор, ботинки. Мао Цзэдун всего этого не любил. Он сохранял крестьянские привычки и бережно относился к вещам, к пользованию вещами.
Для него первым критерием в одежде было то, чтобы она была удобна в носке: «Вам, молодым, по нраву надевать новое, а мне, в моем возрасте, покойнее надевать старые вещи». Мао Цзэдун новую обувь отдавал разносить бойцам, а затем забирал ее обратно и носил сам, приговаривая: «Так каждому из нас хорошо, каждому удобно».
По своим привычкам и внешнему виду Мао Цзэдун отличался своего рода безалаберностью, то есть тем, что он мало внимания обращал на свою внешность. Наполовину это было следствием его жизни в деревне в годы детства и юности, а наполовину объяснялось тем, что его жизнь на протяжении длительного времени была горькой и трудной, проходила в условиях военного времени.
[…] История оставила очень много фотографий Мао Цзэдуна в заплатанной одежде. А по сути дела, заплатки-то более всего испещряли те части его одежды, которые оставались вне поля зрения иностранцев: нательную рубаху и нижние штаны, да еще носки из грубых ниток. И эти-то вот заплаты и были «самыми живописными и разнообразными», они «вовсе не были правильной геометрической формы, то есть не были квадратными или круглыми». Желтые, синие, серые – какого цвета лоскут попадался под руку, такого цвета ставилась и заплата. Иногда, когда лоскут не находился, в дело шла медицинская марля. В разные периоды своей жизни он высказывался на этот счет по-разному: «Ничего, то, что надето внизу, никто из посторонних не увидит. Мне самому не противно, и ладно». «У меня один критерий – тело не просвечивает, ветром не продувает – вот и ладно». «Я вот сэкономлю на одежде, глядишь, на фронте бойцу лишний патрон достанется». «Сейчас государство у нас еще бедное, нельзя жировать и транжирить». «Тогда, когда нет условий для аккуратности в одежде, можно и без аккуратности обойтись; и это правило соблюдать легко. А вот когда экономика развита, когда будут условия для того, чтобы тщательно заботиться об одежде, а ты все-таки не будешь придавать ей значения, – вот этого добиться трудно. Коммунист, человек партии, именно и должен уметь делать то, что делать трудно».
