Обнесенный историей у себя на родине Николай Кавалеров хочет уехать на Запад.
Он стремится туда, где рассчитывает, что сможет выполнить свое назначение, где сможет сказать: "я жил, я сделал то, что хотел".
Николай Кавалеров бежит не от революции, а от Бабичева.
И, конечно, так же как Кавалеров бежит не от революции, а от директора треста тов. Бабичева, так и его двойник, его продолжение и его трагическое разрешение Елена Гончарова бежит от директора театра тов. Орловского.
Почему же так стремятся герои Олеши на Запад?
Николай Кавалеров стремится на Запад, потому что ему "хочется показать силу своей личности". Ему "хочется спорить". Он стремится на Запад, потому что "у нас боятся уделить внимание человеку", потому что он "хочет большего внимания", потому что "В нашей стране дороги славы заграждены шлагбаумами".
Слабыми руками Елена Гончарова пытается приподнять шлагбаум. Но она не собиралась изменить родине, и об этом убедительно говорится во всех восьми сценах пьесы. В четвертой же сцене, где начинаются события, сыгравшие особенно важную роль в ее судьбе, о ее намерениях и воззрениях сказано очень определенно:
"Т а т а р о в. Это правда, что в России уничтожают интеллигенцию?
Леля. Как уничтожают?
Т а т а р о в. Физически.
Леля. Расстреливают?
Т а т а р о в. Да.
Леля. Расстреливают тех, кто мешает строить государство.
Татаров. Я стою в стороне от политических споров, но говорят, что большевики расстрели-вают лучших людей России.
Леля. Теперь ведь России нет.
Татаров. Как нет России?!
Леля. Есть Союз советских республик.
Татаров. Ну, да. Новое название.
Леля. Нет, это иначе. Если завтра произойдет революция в Европе... скажем: в Польше или Германии... тогда эта часть войдет в состав Союза. Какая же это Россия, если это Польша или Германия? Таким образом, советская территория не есть понятие географическое.
Татаров. А какое же?
Леля. Диалектическое. Поэтому качества людей надо расценивать диалектически. Вы понимаете? С диалектической точки зрения самый хороший человек может оказаться негодяем.
Татаров. Так. Я удовлетворен. Следовательно, некоторые расстрелы вы оправдываете?
Леля. Да.
Татаров. И не считаете их преступлениями советской власти?
Л е л я. Я вообще не знаю преступлений советской власти. Наоборот: я могу вам прочесть длинный список ее благодеяний".
Душа русского интеллигента образца 1917-1931 г. в пьесе Юрия Олеши предстает перед нами не в виде зеленоватого дрожащего студня, который подавало к столу искусство тех лет и не в виде тумана цвета соплей, медленно всплывающего на заре, а в образах двух плотного сложения и закаленных жизнью мужчин: Федотова и Татарова, один из которых ходит с наганом, а другой ворует из чемодана дневник.
Эти образы являются персонификацией двух списков - благодеяний и преступлений советской власти, - которые ведет Елена Гончарова.
В толстой тетрадке, разделенной пополам, - первая половина озаглавлена "Список благодеяний", вторая "Список преступлений" советской власти.
Эта тетрадка в высоко художественной форме должна отразить душевное смятение русского интеллигента эпохи завершения нэпа, начала коллективизации и разгара индустриализации.
Вот диалог, весьма точно рисующий нам схему расстановки сил в душе Елены Николаевны:
"Федотов. Зачем вы пришли сюда?
Т а т а р о в. Борьба за душу. Ангел... вы. Я, конечно, дьявол..."
Так формулируется начатая с первых же реплик пьесы тема, которую писатель считает важнейшей в нашей судьбе: борьба черно-белых субстанций в душе русского послереволюцион-ного интеллигента.
Но плотного сложения мужчины, явно враждебные друг другу, равно как и враждебные списки благодеяний и преступлений, лишь олицетворение двух половинок ее мающейся души...
Тяжесть положения усугублена тем, что ни одна из упомянутых половинок не в состоянии ни победить другую, ни отказаться от изнуряющей и, в сущности, безысходной борьбы.
Сама Елена Николаевна совершенно отчетливо представляет себе композицию собственной души.
Вот как эта душа выглядит в более или менее объективном изложении ее обладательницы.
"Леля. Есть среди нас люди, которые носят в душе своей только один список. Если это список преступлений, если эти люди ненавидят советскую власть - они счастливы. Одни из них - смелые - восстают или бегут за границу. Другие - трусы, благополучные люди, которых я ненавижу, - лгут и записывают анекдоты...
Если в человеке другой список - благодеяний, - такой человек восторженно строит новый мир. Это его родина, его дом. А во мне два списка: и я не могу ни бежать, ни восставать, ни лгать, ни строить. Я могу только понимать и молчать...
Жизнь человека естественна тогда, когда мысль и ощущение образуют гармонию. Я была лишена этой гармонии".
Серьезным упущением Елены Николаевны Гончаровой является то, что она принадлежит к категории интеллигентов, которые спорят сами с собой, а не с другими, что они не могут ни строить новый мир, ни восстать против него, что они сидят между двумя списками, как между двумя стульями.
Можно надеяться, что читатель уже более или менее полно уяснил, каким именно образом выглядят половинки души Елены Гончаровой. Поэтому в дальнейшем мы не будем употреблять такие выражения, как "одна половинка души" и "другая половинка души", а будем говорить: "Федотов", "Татаров".
Итак, внутренний конфликт достигает необычайного нагрева:
"Т а т а р о в. Здравствуйте...
Федотов... Елена Николаевна, не разговаривайте с этим человеком... Что вам угодно?
Татаров... я пришел поговорить с артисткой, бежавшей из Москвы...
Л е л я. Я не знаю вас...
Федотов. Уходите отсюда немедленно.
Татаров. Милостивый государь...
Л е л я... Пусть он улетучится, как тень. (Уходит с Федотовым.)
Татаров (один). Тень? Хорошо! Но чья тень? - Твоя".
Резюмирую: две половинки души послереволюционного интеллигента разговаривают друг с другом таким образом:
- Уходите отсюда немедленно.
- Милостивый государь...
Так начинается битва за душу Елены Николаевны Гончаровой, и протекает она приблизитель-но в таких обстоятельствах и выражениях:
Ангел (Федотов А.И.)
Дух беспокойный. Дух порочный,
Кто звал тебя во тьме полночной?
Твоих поклонников здесь нет...
Демон (Татаров Н.И.)
Она моя! - сказал он грозно,
Оставь ее, она моя!
Явился ты, защитник, поздно.
И ей, как мне, ты не судья,
На сердце, полное гордыни,
Я наложил печать мою:
