За окном шел долгий дождь, и мой одноклассник, очевидно, хорошо подготовленный к японской командировке, привел строчки вечного Басё:
Словно сон одной короткой ночи
Промелькнули тридцать лет…
Любому артисту известно и каждому ежику понятно, что уходить из театра нужно после победы, а не после поражения. Но мы знаем, что, при всей своей условной начитанности, артист Р. был дураком, и с этим автор ничего поделать не может. Ему остается лишь быть максимально точным в воспроизведении любых сердечных сцен и доверительных диалогов, так же, как и тогда, когда он, с Божьей помощью, подойдет к суровой сцене разрыва и формального расставания.
Почему формального?.. Да потому, что служба и жизнь — все-таки вещи несоизмеримые, и, когда завершается совместная служба, это, как выяснилось, имеет не слишком большое значение для дальнейшего. Сама смерть не в силах разомкнуть патетических объятий судьбы, что и подтвердят, надеюсь, запоздалые страницы гастрольного романа.
Что же касается этого выдуманного и нарочито прибедняющегося жанра, то в одном из своих стишков, который стал незаслуженным поводом для волшебной музыки Розенцвейга, Р. сболтнул, что вся наша актерская жизнь — не более чем «короткие гастроли на медленно кружащейся земле».
Читатель, не переживший наших премьер, не в силах вообразить, какое пьяное чувство охватывает виновников, как ароматен светящийся воздух похвал, какая музыка льется в их чуткие уши, когда из уст в уста передаются сладчайшие реплики умников и умниц. «Вы слышали, что сказал Арбузов?.. А Беньяш?.. Вам не звонила Нонна Слепакова?.. А Фоняков?.. Он будет писать?.. А кто из ваших?.. Киракосян?.. А что она сказала?..»
Дина Шварц — великая мастерица победы. Что банкеты!.. Она расцветала и хорошела в наши звездные дни! Поговорите с ней, поговорите, и вам будет трудно заснуть, перебирая волшебные закулисные сценки!.. И весело будет вставать, предвкушая огни вечернего боя!..
Читатель, не переживший наших премьер, не знает о нас ничего.
О воскурения сладкого кальяна!
О чистейший гашиш!..
О вожделенный укол в открытую вену!..
Короткое приключение славы, в котором ты главный герой — вот за что сражаются бедные авантюристы. «Победить или умереть» — таков наш пиратский лозунг. Чаще или реже, но мы пируем славные победы!
Рано или поздно, но под тем же пиратским флагом за нами плывет по Фонтанке одноглазая смерть…
Когда Гога отнял у него роль принца Гарри, артист Р. был близок к смерти. У него немели руки, темнело в глазах и останавливалось сердце. К нему отнеслись, как к смертельно больному, и даже пытались спасти. Сам Гога, приобняв, завел его в кабинет и, лаская будущим, сказал, что эта потеря никак, ну, совершенно никак не отразится на его актерской карьере, и его ждут новые роли, а что касается финансовой стороны, то уже написаны письма в Министерство культуры и Управление авторских прав, и Р., как создатель литературной композиции по двум частям «Генриха IV», должен получать гонорар вместо Шекспира. Гонорар сперва значения не имел, но обещание ролей и отеческое внимание мэтра обмануло смертельную боль, и артист Р. выжил. Больше того, он остался жить в этом театре…
Но рана вскоре снова открылась, и он стал думать, как это могло произойти. Как дело, которое он затеял и выносил и на которое имел все права, могло уйти из его рук? Ведь он не только строил композицию, но должен был сам ее ставить и играть, об этом они с Гогой уже договорились. Но вот «Генрих» идет на большой сцене, а артиста Р. на ней нет. Ну пусть, пусть принца Гарри играл бы еще и Борисов, но почему Гога отнял роль у Р. напрочь и насовсем? Нет, ни на одно мгновение Р. не мог заподозрить Мастера в нетворческих мотивах, но, кажется, сама Мельпомена, да что там, сам Господь Бог диктовал ему здесь достойный компромисс: пусть артист Р. играет во втором составе, пусть через два раза на третий, но дайте ему играть! Ведь дал же ему Гога играть роль Чацкого, несмотря на то что Сережа Юрский против этого возражал! И даже ходил к Гоге с протестами. И у «Горя от ума», кроме «юристов» и «юристок», возникли «рецептористы» и «рецептористки». Ведь дают же Борисову иногда сыграть Петра в «Мещанах» вместо Рецептера, и здесь бы так!.. Нет, нет и нет!.. Почему?! Чтобы никто не мог сравнить?.. Разве Борисов не выдержал бы этого сравнения?.. Что там еще?..
Больше тридцати лет на вопрос не было ответа. Но он пришел, и пришел, откуда его совсем не ждал Р. Оказавшись по ту сторону самой смерти, все начистоту рассказал Олег Борисов. В дневниковой книге артиста Б. Р. прочел то, о чем бы никогда не догадался…
«На следующий день, — писал Олег, — позвонил Юра Аксенов и сообщил, что начинает репетировать „Генриха…“ у меня дома.
Я тогда шок испытал. Почему дома? Почему не в театре вместе со всеми?.. „Так велел Георгий Александрович! — сказал Аксенов, переступив порог моего дома. — Будем готовить тебя вместо Рецептера на роль принца. Володя с ролью не справляется. Я получил задание… Но только никто не должен знать, ни одна душа! Только твои домашние…“
Пахло это дурно, но правила этой игры нужно было принять…»
Почему? Ведь это так унизительно…
Может быть, этого унижения Олег и не сумел простить Гоге? Защищая достоинство, он мог потребовать, ну, предложить, наконец, попросить открытого назначения на роль и открытого соревнования на сцене. Или он был в таком положении, что ничего просить и требовать не мог? И принял «правила игры», которая ему так не понравилась и так «дурно пахла».
«…Мы репетировали месяца два. Они — в театре, мы — дома…»
Значит, за два месяца до окончания репетиций Товстоногов заведомо знал результат?.. Бедный Гога!.. Как же он мучил себя два долгих месяца, ежедневно наблюдая артиста Р. и готовя ему тайную замену!.. Но почему же все-таки тайную? Почему сразу не заменил, кто подскажет? Сразу было неудобно? Гамлета Р. играет, а с Гарри не справляется? Или сразу было незаметно, что не справляется? А надо было, чтобы стало заметно?
«Мне уже не терпелось выскочить на сцену, — пишет Борисов, — однако нужный момент долго не наступал. Я незаметно приходил в театр, когда репетиции уже начинались, устраивался на балкончике. Повторял за Рецептером „свой“ текст. Однажды меня засек любопытный Стржельчик, стал выведывать: „Что это ты здесь делаешь? Уже второй день ходишь!“ Товстоногов тоже Аксенова втихаря допрашивал: „Ну, как там Борисов? Готов?“ А Борисов как на дрожжах… Наконец мой день настал. Георгий Александрович делал Рецептеру очередное замечание… Володя Рецептер, видимо, чувствовал, что за его спиной что-то происходит (а может, знал? ведь это театр, и любая „тайна“ быстро становится явью! — достаточно хотя бы одному человеку это унюхать…)»
