После репетиции у каждого свои дела. Дубинин натягивает на себя куртку и незаметно исчезает. Терентьев срывается со стула, чтобы поскорее занять место у телефонного аппарата, а затем, вытянув ноги, долго и с наслаждением разговаривает. Это уже традиция. Разговаривать он может очень долго; так долго, что спустя некоторое время просто забываешь о его существовании.
Холстинин, обнаружив какую-то мелкую неисправность в своей гитаре, достает отвертки и начинает разбирать по порядку всю электронику. Манякин собирает свои принадлежности, но никуда не спешит. Я предлагаю выпить пива. Манякин — за. Барабанный техник Женя Шидловский, на концертах исполняющий также и функции клавишника, вопросительно смотрит на шефа. Шеф кивает ему в ответ — сегодня можно! «Мне тоже можно! — раздается со стороны телефона голос Терентия. — У меня сегодня свеча сломалась!» Заметив мой недоуменный взгляд, Манякин поясняет: после покупки автомобиля речь Терентьева пополнилась некоторыми техническими терминами, которые в контексте сделанного мною предложения следует понимать так: «У меня сломалась свеча, машину мне не вести, а значит мне тоже можно выпить пива».
Попивая пиво, мы договариваемся о месте завтрашней встречи. Я узнаю, что мы отправимся на автобусе, дорога займет около четырех часов, а встречаемся ровно в 10.00. Что ж, очень хорошо…
ТРИ ДНЯ ВМЕСТЕ С АРИЕЙ
ДЕНЬ ВТОРОЙ. ПОЕЗДКА
С утра погода что надо, настроение у всех бодрое. Выясняется, что мы едем вместе с экзотическим ансамблем, у которого «Ногу Свело». Автобус незаметно наполняется загадочными людьми, преимущественно девушками, имеющими к обеим группам весьма касательное отношение, — кто они такие, не знает никто. Отправляемся, разумеется, почти на час позже — у каждого в последний момент находятся неотложные дела: Манякин забыл купить батарейки в плейер, я — пленки для фотоаппарата, а Максим Покровский из «Ноги» — воду, пиво и гамбургеры.
…Наконец мы все-таки отчалили. В автобусе тут же завязывается непринужденный разговор о делах, музыке и женщинах с явным креном в сторону последних. Холстинин сначала помалкивает, но потом вдруг выдает дежурную историю со столь леденящими душу подробностями, что все замолкают и начинают почти благоговейно на него смотреть. Только Дубинин заливается счастливым смехом. Разумеется, Володя все перепутал! Все было совсем не так, и главный герой во всей этой истории никакой не Холст, а, разумеется, он — Дубинин.
Словом, весь первый час пути обе команды обмениваются своими «охотничьими историями». В итоге все-таки сказывается разница в весовой категории: если рассказы «Ноги» сводятся к тому, сколько гостиничных номеров и туалетов они в общей сложности загадили, «арийские мемуары» на порядок круче. Всех окончательно добивает правдивое повествование Кипелова о том, как Дуб, внезапно почувствовав себя плохо на сцене, не бросил боевой пост и продолжал играть за кулисами, в то время как ему делали укол в самое интимное место. «Да, — скромно подтверждает Дубинин, — чуть-чуть только разъехались…» «Нога» окончательно покорена и смотрит на Виталия с плохо скрываемым восхищением. Дуб этой сценой, в общем-то, удовлетворен, но виду не показывает. Я сильно подозреваю, что эта история была рассказана в сто первый раз.
Дубинина волнует другое. Он кивает мне, ждет, пока я к нему подсяду, и на всякий случай интересуется, как у меня продвигается работа над книгой. Получив в ответ нечто невразумительное, он открывает причину своего беспокойства: «Интересно, на чем сегодня будем играть? Опять на каком-нибудь говне?». Я отвечаю, что провинция — штука ненадежная, у них свои представления об аппарате, поставят пару «кинаповских» колонок, — и вперед: радуйся, музыкант! «Вот и я говорю, — продолжает терзаться Дубинин. — Раньше нам хорошо было, постоянно ездили с фишкинским аппаратом и горя не знали! Потом, когда на ступили так называемые «экономические трудности» и кататься со своим аппаратом стало накладно, нам начали такое на сцену выставлять! Сразу после «Маршаллов» какие-нибудь допотопные «Теслы»! И, самое страшное, мы стали играть прямо пропорционально качеству аппаратуры, то есть все хуже и хуже. Докатились до того, что уже на гастроли стало ездить «в лом»! Сейчас, правда, приноровились к «советским» условиям — по фигу, на каком аппарате играть!» «Посмотрим, что будет в этот раз», — уклончиво отвечаю я. «Конечно, посмотрим», — с ненавистью в голосе произносит Дубинин и, отвернувшись, начинает сосредоточенно смотреть в окно.
Сейчас, в августе 1999 года, когда рукопись этой книги уже окончена и скоро поступит в типографию, «Арию» уже гораздо меньше волнует вопрос аппаратуры. Не то чтобы «арийцы» стали безответственней или равнодушнее относиться к своим концертам и публике. Просто, устав зависеть от добросовестности организаторов концертов, группа обзавелась собственными инструментальными комбиками, микрофонами и прочей необходимой электроникой, тем самым раз и навсегда решив вопрос со звуком на сцене. Теперь каждый музыкант группы прекрасно слышит остальных и себя, и концерт — удовольствие для них, а это очень важно. Вообще, когда музыканту на сцене комфортно, он становится волшебником и генерирует настоящий драйв, что делает концерт настоящим чудом для публики. Но вернемся к нашему повествованию, в 1998 год, когда проблем было больше…
…Все остальные тоже заняты не бог весть какими делами. Манякин с каменным лицом слушает плейер, внимательно вникая в последний альбом «Megadeth», то и дело прерываясь, чтобы всунуть наушники своему соседу и риторически воскликнуть: «Вот барабаны пишут, а?!.». Все без исключения ему сочувствуют — барабаны Ника Мензы записаны действительно превосходно.
Холстинин, едва успевший на автобус из-за московских пробок, теперь отдыхает: откинулся в кресле и щурится на солнышко. По случаю очередной поездки он прикупил солнцезащитные очки, делающие его похожим на терминатора. Позади нас Кипе-лов бодрым тенорком втолковывает Максиму Покровскому правила грамотного пения: «Не знаешь, что такое кварта? С нее Гимн СССР начинается… та-та… Co-юз…». Покровский, имеющий как минимум среднее музыкальное образование, из последних сил пытается показать, что он не прикалывается и что он действительно никогда не подозревал о существовании кварты и квинты. Попутно Кипелов жалуется, что у него, мол, всегда были проблемы с низкими нотами. В это никто из собравшихся, естественно, не верит.
Терентьев расположился в самом конце автобуса и безмятежно спит, развалившись на трех креслах. Любые другие места Сергею мало подходят — уж больно ноги у него длинные!
