Мы живем мирно и тихо; два раза был на позиции; больше трудно, так как дела немало. Если пройдет мое старшинство в генеральстве, то долго здесь быть мне не придется и придется вновь пускаться в дорогу со всякими мытарствами, которые связаны с этими переездами. Осип говорит, что Леле очень нужна «Психология» и что я должен читать ее поскорее. Потихоньку я ее читаю, но не больше пяти страниц в среднем на день, а так как остается мне читать еще не менее 120 страниц, то и понадобится мне едва ли менее месяца на чтение.
Жду от тебя, детка, более веселых писем; ты согласишься, что если я дома бессилен, чтобы помочь или предупредить, то из-за тысяч верст это мне и совсем трудно… я бессилен, хотя готов бы вырвать из груди свое сердце, чтобы пособить делу. Не забывай, что теперь мы живем не для себя, а для великого дела, для борьбы, и личные чувства должны быть положены на самую нижнюю полку… так должны думать все и каждый в отдельности, иначе нет победы. Давай твою грустную мордочку и слезливые глазки, а также нашу троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
4 марта 1916 г.Дорогая моя женушка!
Не писал тебе, кажется, целых три дня… много работы и приходилось ездить. Сейчас хорошее теплое утро и надо бы заниматься, но я решаю писать жене. Получил от тебя письмо от 24.II (безномерное, значит в счет не идет). В нем ты подробно пишешь о своих племянницах, которые обе тем занимаются, что «мечутся», и которых обеих тебе «жалко, но жалко по-разному», но очень мало ты говоришь об их тетушке, которая не мечется и которую тебе, кажется, не особенно жалко. Вывожу это из того, моя славная девочка, что до сих пор ты еще и словом не обмолвилась, начала ли эта «тетушка» лечиться (что ей далеко не вредно) и в чем состоит это лечение. Если она полагает, что, поехавши с Осипом за мышьяком и не нашедши такового, она тем самым уже закончила серию кокодиловых впрыскиваний, то она, мне думается, ошибается, и для этого ей много надо будет еще сделать, а прежде всего – поехать еще раз за мышьяком. Это ты, моя женушка, и сообщи тетушке, а племянницам посоветуй поменьше метаться – дело это пустое и бесполезное, увлечься делом; а тому, чему полагается быть, то совершится само, по Особому Указу, в каковой одна из них, пожалуй, и не верует.
Вчера ездил в штаб корпуса, видел Савчинского, и немного с ним поболтали. Он такой же, только немного пополнел. Жена его едет на Кавказ, – ждут они третьего члена семьи. По этому поводу он заметил: «Как справедливо требование начальства, чтобы жены не приезжали на фронт». Со своим корпусным много поговорили: у нас с ним немало воспоминаний. Он слышал, что ген[ерал] Адариди ушел со службы; интересно, насколько это верно и почему.
К недостатку простыней и наволочки у меня еще присоединились: недостаток полотенец (у меня всего одно) и зубного порошка. За последним сегодня послал, найдут ли, не знаю. Думаю, что все эти недочеты минуют, как только прибудет Передирий. На него мы с Игнатием одинаково и очень сильно рассчитываем, и оба с равным правом: ни он, ни я не знаем, что, собственно, есть в том багаже. Игнатием я доволен, и даже очень: он тих, старателен и, может быть, честен (это пока не берусь сказать). Особенно хорошо, что он моет мне белье, в результате никогда и нигде мое грязное белье не валяется. Сегодня, напр[имер], я утром переменил белье, а через два часа он его уже вымыл; и делал это хорошо и опрятно… сам видел.
Папа с мамой знали, вероятно, отца моего начальника, так как сей последний, несомненно, моложе папы, и лет на 15–20, не менее. В своем письме ты говоришь, что не представляешь себе моей деятельности. И это, милая, говоришь ты, жена офицера Ген. штаба!!!!!!!!!!!!! Как тебе сказать короче, это – обработка, знание и группировка всех материалов, ведущих через решение начальника к победе… Материалы: сила и особенности противника, наши, местность, погода, дороги, мука, сено, врачи, телеги, лошади…. Ты видишь: сложно, непрерывно и всеобъемлюще. Встретишься в Петрограде с офицером Ген. штаба, и он тебе наговорит с три короба. Во всяком случае, день у меня весь занят, и все, кому нужно и кому не нужно, лезут ко мне; я не буду удивлен, если меня позовут к бабе в качестве акушера. Но все это естественно, хотя тебя с непривычки и может удивить.
Сейчас узнал, что почта завтра пойдет рано и мне быстро надо кончать письмо… уже поздно, а завтра рано встаем. Лечись, голубка, и не откладывай… это меня и волнует, и беспокоит. Рад, что ты стала веселее и что твое тыловое настроение улетучивается. Давай мордочку и глазки, и нашу троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
5 марта 1916 г. Раранче Слободзия (возле Новоселицы).Моя милая и золотая женушка!
Письма это тебе передаст Андрей Александрович Костров, который со мною проработал рука об руку первые 14 дней. Он все тебе расскажет, где мы и кто здесь, кто налево и кто направо. Жизнь мою он тебе опишет полностью, и ты получишь полную картину. Я тебе не писал об этом по известным тебе причинам… суеверию: боюсь сглазить, а глазить пока есть что.
Сначала – что мне нужно: зубной порошок, полотенца (2–3), простыни (2–4) и наволочку (1–2)… этого у меня нет. Занят я чем, расскажет Анд[рей] Алекс[андрович]. После твоего бодрого письма от 24.III получил грустное от 23.III… Ты, моя грустная детка, все повторяешь свои фразы о том, что я тебя должен простить и не сердиться на тебя… моя золотая, ненаглядная и любимая женушка, как я могу на тебя сердиться (да еще покинувши тебя и уехавши на войну), в чем мне прощать тебя? Дело идет о нашем общем счастье и, прежде всего, о твоем здоровье… это главное, а все остальное – мимолетное и пустое. Я могу заволноваться по поводу того или иного случая, могу пожалеть, что он не так вышел, но не дальше… Мое отношение к тебе неизменно – оно слишком глубоко и определенно, чтобы его мог изменить случайный случай… Будет об этом: я люблю мою жену, люблю только ее, и это умрет со мной тогда, когда умру я сам… Моя женушка может беспокоиться о чем она захочет, но только не о чувствах к ней ее мужа.
Генюше не успел написать: слишком занят, но не забуду, так как эта мысль меня очень занимает. Сегодня у меня особенно много дела, и Андр[ей] Алек[сандрович] уезжает не вовремя… хотелось бы еще больше написать, да боюсь еще больше задержать: а как опоздает на поезд, а там налетит запрет отпускам.
Позавчера был в штабе корпуса и много говорили с корпусным (Каледин… у нас много общего). Там же видел Савчинского, Пауку (помнишь, в 3-м Финляндском)… Теперешний корпус не похож на 7-й: тот – немецкий, а этот не только русский, но и казачий: Каледин, Ханжин, я, Рыбальченко (командир нашей бригады), Корольков – командир одного полка – все казаки. Немецких фамилий нет и в помине. Рядом с нами 2-й Линейный; в нем: Карягин (ком[андир] полка), Завадовский, Безродный, Ерыгин (Вовочка), Рудаков, Труфанов (средний), Новик, видишь, какая масса. В Украинском мало кого осталось: видел Тушина (ком[андир] полка), Шелепина (был у меня) и Лобзу… Много убитых, многие где-то застряли (Суворов, оба мужи красавиц – один мой партнер в школе, другой – сумасшедший, действительно ли или притворно, неизвестно)… Андр[ей] Александрович доскажет: он многое знает. Итак, лечись и будь бодра и весела. Давай губки и глазки, я тебя всю расцелую, а также нашу троицу: я вас обниму, расцелую и благословлю.
