Игоря Николаевича Неверли уже нет с нами… Остались его книги…
В 1987 году перед Днем Победы меня пригласили на телевидение и сказали, что 9 мая будет телемост Москва-Варшава. Просили поучаствовать в передаче.
Вас будет трое. Ведущий — писатель Горчаков, поэт Николаев и вы. Если хотите, возьмите с собой внучат. С польской стороны будут четыре мужчины и одна женщина, — сообщили из телестудии.
— Пшимоновский будет? — спросила я.
— Нет, не будет. Он где-то за границей.
Горчакова я знала давно, его передачи шли еще с Шаболовки. Тогда это называли перекличкой и вели ее Овидий Александрович и Януш Пшимоновский. С поэтом Александром Николаевым была знакома по его стихам и изумительной песне «Я славлю женщину!» Там это название еще как-то уточнялось — мать, жену, пани…
Тогда, в Останкино я спросила поэта:
— А почему «пани»?
И услышала такую историю:
— К концу войны лейтенантом я командовал батареей. Батарея моя и много других базировались на берегу Балтийского моря за Гданьском. Немцы разбили всю батарею и обслугу. Когда бой кончился, то стали хоронить убитых. Тут мой дружек еще по артиллерийскому училищу прибежал, осмотрел меня, бездыханного, и закричал: «Не дам хоронить Сашку! У него ноги лежат не как у покойника». Меня обступили. Подошел польский врач, местный житель, послушал и сказал, что лейтенант жив, только крови потерял много рука у него оторвана… «Ему срочно нужно переливание крови. Какая группа у вашего товарища?» — спросил доктор. «Не знаю.» ответил Паша. — «Какой же ты друг, если на войне не знаешь группы крови своего товарища?…»Все как-то растерялись, притихли. А тут подходит девушка-полька и говорит: «У меня в концлагере фашисты брали кровь и я слышала, что она у меня нулевая»…
— Очнулся я, — продолжал Саша, — и увидел, что лежу на столе, а за стеклом, рядом со мной, ну просто «небесное создание»! Белокурые волосы, голубые глаза, чудный цвет лица и… Больше я ничего не помню. Дальше пошли дороги, госпиталя. Кто была она, моя спасительница?..
Вот уже и война давно закончилась, я женился, а белокурая полька не выходит у меня из ума. Писатель Наум Мар как-то написал обо мне очерк «Бессмертный лейтенант». Поляки перепечатали его, радио передало: «Кто спас лейтенанта Николаева?» И вот однажды в моей квартире раздался телефонный звонок: «Саша! Это я, Марта. Я в отеле „Белград“. Жду тебя…»
Я сразу догадался, кто эта Марта. Выскочил из дома, а живу я в районе Киевского вокзала, и понесся к гостинице. Летел, не чувствуя под собой ног. Бородинский мост, отель «Белград»… Она меня ждала. Мы обнялись и заплакали. Потом я повез Марту к нам в дом. А там тоже уже ждали — жена, дети, друзья. Мы чествовали Марту. Моя жена сняла свой перстень с красным камнем, и сказала: «Саша, подари от себя Марте. Пусть он напоминает ей, как она спасла тебя, отдав свою кровь…»Я подошел к Марте, надеваю ей перстень на палец, а она не берет. «Почему?» — спрашиваю. — «Меня на границе ваши таможенники не пропустят.» — «Пропустят, говорю — обязательно пропустят! Я вот тебе подарю свою книгу стихов, на ней напишу, кто ты есть для меня, пограничники прочтут и пропустят».
С тем Марта и уехала, пообещав писать. Но что-то долго от нее писем я не получал… Наконец, через полгода пришло и, о ужас! Марта писала, что на границе перстень у нее отобрали. «Затем отвели в отдельную комнату, раздели донага и женщина-таможенница всё приговаривала: „Какие вы, поляки, странные! Все норовите что-то неположенное увезти…“ После этого я долго болела…».
Прочитав письмо Марты, я не знал даже, что и предпринять. Позвонил Мару в «Литературку». Тот взбесился. Наум Мар человек эмоциональный, тут же позвонил начальнику Управления таможенных перевозок и начал с обещания что скоро перестанет платить партийные взносы… Мару ответили: «Выясним»…
Через два дня «выяснили». Позвонили мне домой и спросили: «Когда и куда можно привезти вам ваш перстень?» — «Это не мой перстень! — закричал я в бешенстве. — Это перстень полячки. Соизвольте ей вручить с извинениями!..»
И опять время тянется, а от Марты нет известий, и Управление таможенных перевозок молчит. Наума Мара уже не стало, о нем я сильно горевал.
Письмо из Польши пришло как-то незаметно, обычно, вместе с газетами и журналами, затерявшись в них. Марта писала, что ее вежливо попросили пожаловать с определенным поездом, к определенному часу в пограничный городок. Ее будут ждать и встречать пограничники. «Я, Саша, — рассказывала Марта, решила не ехать, но меня уговорили домашние. Приезжаю и вижу в окно группу пограничников с цветами — кого-то встречают. Оказалось, меня. Пограничники были польские и советские, а в чинах, Саша, я не разбираюсь. Советские извинились передо мной и вручили мне, как орден, перстень с красным камнем твой, Саша, подарок. Предложили отобедать, но я наотрез отказалась, сказала, что очень спешу домой…».
Такая вот история. И вот теперь, когда шел телемост «Москва-Варшава», Марта сидела в варшавской студии телевидения среди своих соотечественников и не сводила своего взгляда с Саши и его внучки Ксенечки и, не переставая, крутила на своем пальчике перстенек с красным камнем.
В конце передачи ведущий спросил Марту:
— А сколько же вам было лет тогда, когда вы отдавали свою кровь русскому?
— Двадцать, — ответила Марта и почему-то смутилась.
«Живым не верится, что живы»
А письма ко мне все шли и шли. Теперь уже по другому поводу. Многие из них я сохранила. Вот письмо из Ташкента. Василий Петрович Рябов, преподаватель политехнического института, писал:
«Прочитал два очерка о вас, дорогая Анна. В „Литературной газете“ „Егорушка“ и в „Огоньке“ — „Штурман полка“. Горжусь вами, как русский человек. Вот уже вторую неделю хожу под впечатлением прочитанного о вас, расстроенный и встревоженный воспоминаниями о минувшей войне. Спасибо вам, русские женщины!
Тяжело было нам на вислинском плацдарме в составе 8-й гвардейской армии. В тот день, когда вас сбили зенитки врага, нам, наземным войскам, было особенно тяжело. Я там, на плацдарме, смотрел на штурмовиков, как на героев. Появление Ил-2 заставляло молчать фрицев, и захлебывались их атаки. Всегда хотелось расцеловать летчиков-штурмовиков, мне казалось, что они необыкновенные герои. Но, оказывается, своим героизмом нас выручали не только мужчины, но и наши милые русские девушки. Я прошел в боях всю войну, имею много орденов, но приклоняюсь перед вами и горжусь вами…».
Полковник в отставке Константин Ахеллесович Паппа из Белой Церкви рассказывал о себе, о том, что он, артиллерист, участвовал во многих войнах, многое повидал, еще больше пережил. «Я видел ваш последние бой на Магмушеском плацдарме за рекой Вислой, южнее Варшавы, — припомнил артиллерист. — Я тогда не знал, что горящий штурмовик вела женщина. Это был ведущий самолет второй группы. В первой группе тоже подбили ведущего штурмовика, но он сумел посадить его на остров посредине реки Вислы. Ваш же самолет вспыхнул на высоте факелом пошел к земле, к фашистским танкам, и взорвался…
