— Ну почему ты не писал? Я думала, что ты меня забыл, я так тосковала! Ах, если бы ты знал! — Сквозь слезы улыбается. — Теперь для меня все ясно… Я дождалась. Теперь ты никуда, Миша, не уедешь! Мы уедем вместе!
— Уедем! Уедем, Кира…
— Я так измучилась, я уже два месяца почти не сплю. Как только ты пропал, я опомнилась и не могла простить себе, что отпустила! Все ночи сижу, смотрю в окно… и мне мерещится, что ты лежишь раненый где-то там, на поле битвы, и некому тебе помочь…
Не могу понять, о ком это она? Неужели обо мне? Видимо, о новом назначении забыла. Или переживания о воюющем супруге неведомым мне образом стали заботой о здоровье сельского врача?
Плачет…
— Не надо, Кирочка, не надо!
— Что это было, Миша? Все эти месяцы? Сны? Объясни мне. Зачем же мы расстались?.. Я так хочу опять туда, вновь пережить наше первое свидание! А все остальное забыть, как будто ничего другого не происходило никогда!
— Ничего, ничего не было, все только померещилось, кроме той первой нашей встречи! Забудь, забудь все остальное! Пройдет время, мы поедем к тебе домой, в имение под Карачевом, и будем собирать майские цветы, и твои волосы будут пахнуть ландышем…
Отпуск закончился, и мы все-таки расстались.
Лето 1917 года
Сидя в дощатой будке на заднем дворе, поодаль от больницы, читаю письмо. Почтальон из рук в руки передал, а мне не хотелось, чтобы Тася знала. Опять эти свои вечные причитания начнет…
Вот же бывают такие письма. Только в руки конверт возьмешь, а уже знаешь, что там. И как оно дошло? Никакие письма не доходят, даже из Москвы, говорят, приходится посылать с оказией. И как все у нас глупо, дико в этой стране! Почему, спрашивается, письма пропадают? А это дошло. Не беспокойтесь, уж такое письмецо дойдет, непременно отыщет адресата… Только открывать это письмо не хочется. Потому что от него холодом и несчастьем веет.
«Милый Михаил! Мне очень трудно было найти в себе силы, чтобы написать это письмо. Но вот, наконец, решилась. Сразу скажу, что я благодарна тебе за все. Не стану доверять свои чувства бумаге, но поверь, что в сердце моем ты навсегда занял самое важное место. Иначе было бы в нем пусто и тоскливо.
Муж вернулся из Петербурга злой, я его никогда таким не видела. Думаю, причина не в том, что случилось в феврале, не в положении на фронте, а только в том, что сорвалась выгоднаясделка, на которую он рассчитывал. Я ведь тебе рассказывала о его поездке в Гельсингфорс. Теперь надежды разбогатеть у него нет, деньги из имения поступают очень редко, там бунтуют крестьяне. В общем, с деньгами стало плохо, но не это главное.
Я вдруг поняла, что больше так не могу. Вот дети, вот муж, дом — это все рядом, здесь. Без этого я своей жизни уже не представляю. И где-то там далеко прекрасные воспоминания о том, что с нами было. Как мне не хочется, чтобы эта память была осквернена семейной ссорой, ненавистью обманутого мужа. Еще, не дай бог, вызовет тебя на дуэль или застрелит в темном переулке, когда ты снова попадешь в Москву. Поверь, я этого не перенесу! Поэтому прошу тебя: прости и помни. Я наше прошлое не забуду никогда!
Кира, навсегда твоя.
P. S. Письмо, пожалуйста, сожги».
— Фельдшер знает. — Еще чуть-чуть, и Тася снова пустит слезу.
— Неужели? Мне все равно.
— Скоро все будут знать, что ты себя травишь морфием.
— Это пустяки…
— Если не уедем отсюда в город, я удавлюсь.
— Делай что хочешь. Только оставь меня в покое.
— Ты изверг! Зачем я полюбила тебя? Ах, боже мой, какая же я дура!
— Ой, ну сколько же можно об одном?! — У меня уже нет сил сдерживать себя.
Странно, но я только сейчас заметил, что Тася некрасива. Чем-то она напоминает мне бродячую собачонку, с которой позабавились, а потом прогнали за порог… И с какой стати я на ней женился? Ведь мог бы и подождать еще чуть-чуть, мог бы тогда встретить барышню, хотя бы чем-то похожую на Киру…
Я снова в забытьи. То ли это сон, то ли опять странное наваждение, вызванное морфием. Только моей милой Киры в этом наваждении больше нет. Есть темные тени, по сумрачным улицам идущие в неизвестность, в никуда. И я, словно бы скованный с ними одной цепью, бреду, бреду за ними следом. Господи! Да сделай же Ты что-нибудь!
Но вот я слышу голоса, вроде бы стою, затаив дыхание, у закрытой двери и стараюсь услышать, что происходит там, в соседней комнате. И слышу разговор:
— Я не могу тебя понять. Неужели ты не видишь, что все эти неприятности из-за того, что я несчастлив? А ты с таким удивительным равнодушием относишься к тому, что может быть причиной нашей общей беды.
— Почему никто и никогда не спросил, счастлива ли я? От меня умеют только требовать. Но кто-нибудь пожалел меня? Что вам всем нужно? Я родила тебе детей и все последние годы слышу только про театр да про коммерцию… Деньги, деньги, деньги! Где их достать, как, наконец, разбогатеть. И, заимев солидный счет в банке, уехать за границу. Париж — мечта всей твоей жизни. «Комеди Франсез», Пляс Пигаль, посиделки у «Максима»… А я так… необходимый придаток, чтобы не ударить в грязь лицом перед почтенной публикой. Счастлив князь Юсупов, и Голицын тоже счастлив, и ты будешь счастлив… но только не со мной.
— Я вижу, что ты не любишь меня.
— Ничего другого тебе дать не могу.
— Увы, я знаю твои мысли, и мне больно за семью.
— Ну и знай… Знай, что и сегодня мы должны были увидеться, но он не пришел. И мне тоскливо.
— Одумайся, Кира! Я все прощу, только не надо с ним встречаться. Так не должно быть!
— А я хочу! И ничего не могу с собой поделать.
— Я понимаю. Меня так долго не было. Ты оказалась в большом, незнакомом городе совсем одна. Рядом ни друзей, ни подруг… Но почему ты не общаешься с княгиней, с моей матерью?
— Для нее я не слишком родовита. Я выскочка, парвеню, ворона в эдаких павлиньих перьях!
— Ты не права, Кира! Господь с тобой! Мама желает нам добра. Уверен, у нее и в мыслях нет как-нибудь оскорбить тебя, унизить.
— Ты бы видел ее глаза, когда она смотрит на меня…
— Помилуй, Кира! Выдумки! Выдумки все это! — И после паузы вопрос: — Так что же делать?
Долгое молчание. И вот, наконец, я слышу до боли мне знакомый женский голос:
— Давай уедем! Уедем навсегда. Здесь ничего уже не будет.
И снова пауза.
— Возможно, ты права… А что, если все вернется на круги своя? Не знаю, как ты… я еще надеюсь.
— Ты слеп, Юрий! Слеп, как и всегда. Ты и меня не смог понять. Не понял и того, что в России происходит. Открой глаза! Прежнего уже не будет никогда!
