Налоговый кодекс в США был чуть менее мягким, чем в Великобритании, но что более всего притягивало Старра, так это новое обширное поле деятельности. По мнению одного из его «друзей», который продал историю о нем в какую–то желтую газетенку, «…Ринго так долго считали самым посредственным из «The Beatles», что он может поднимать самомнение, лишь цепляя смазливых девиц». Его супружеские измены достигли пика в Калифорнии, когда интрижка с Нэнси Эндрюз — голливудской «девушкой на побегушках» — приняла серьезный оборот. Нэнси, которая была не более чем предметом обстановки в особняке на Стоун–Каньон–роуд, так же как ирландская подружка Нильссона или Мэй Пэнг, китайская секретарша и очередное внебрачное увлечение Леннона, брюнетка с осиной талией на восемь лет младше Ринго, — было чем обратить на себя внимание. После окончания университета она вкалывала на задворках шоу–бизнеса: она сменила профессии модели, рекламного агента и многие другие, которые, впрочем, имели своей целью почаще появляться в обществе и производить благоприятное впечатление.
По характеру и роду занятий больше Линда, чем Йоко, в течение шести лет она употребляла все свои таланты — некоторые из них прежде не были реализованы — во имя Ринго, который время от времени представлял ее как «постоянную подругу». Проворачивая по просьбе Ринго коммерческие и экономические операции, Нэнси проявила себя на поприще фотографии — ее снимки украшали обложки пластинок и пресс–релизов Старра, а композиция Эндрюз — Старра «Las Brisas» попала на «Rotogravure», альбом, последовавший за «Goodnight Vienna».
Сначала о Монике узнала лишь общественность Санта–Моники. Морин, которая виделась с ним во время его нечастых визитов в Англию, объясняла его плохое настроение сменой часовых поясов, переутомлением на работе и бесконечными лос–анджелесскими попойками. Желая, чтобы он немного успокоился и по–человечески с ней поговорил, Морин не оставляла надежды на то, что их разрыв — временное явление. Как сказал на суде ее адвокат, «она не желает давать развод. Она обожает своего мужа и во что бы то ни стало намерена добиться успеха». Иногда Морин искала причину в собственных недостатках, но он, казалось, с полным равнодушием взирал на пачку пятизначных счетов за дорогостоящие вещицы, мимо которых она не могла пройти, не купив их. Ни она, ни Ричи уже не были теми влюбленными и беспечными обитателями Cavern, однако Мо все еще была способна на бесшабашные поступки, которые если не возрождали былое пламя первых лет их встреч, то, по крайней мере, напоминали о нем.
Она тоже могла изображать полнейшее равнодушие и сохранять самообладание, но искренняя натура Морин не позволяла ей не реагировать на сплетни о ее муже, которые то и дело появлялись в прессе. Все еще помня о его лондонских холостяцких загулах в 1963 году, она не была настолько наивной, чтобы полагать, что ее «великий дерьмовый Энди Кэпп» не завел пары–тройки интрижек за все те месяцы, что он находился в другом полушарии. На что она могла пожаловаться? Он обеспечил ее всем, о чем она могла только мечтать, разве не так? И, кроме того, он ведь все еще любил ее, не правда ли, сердечно обнимал ее при встрече и расставании и уважал как мать своего потомства? В конце концов, заключил он, «кто–то же должен за ними присматривать».
Туман безропотного отчаяния, окутавший Tittenhurst Park, постепенно сгущался. Росла привязанность Ринго к Нэнси Эндрюз. Скорее недоуменно, чем сердито, ошеломленная Морин просила мужа объяснить, что все это значит, на что тот «дал мне координаты нескольких адвокатов». Он признался в том, что изменяет ей, и она могла привлечь Нэнси как соответчицу, если ей это понадобится. Морин была бы рада, если бы он хотя бы наорал на нее или попытался бы хоть как–то оправдать поведение — чем, возможно, заслужил бы ее прощение, однако Ринго считал, что «наши отношения достигли той точки, когда ничто из этого уже не работает. Можно перепробовать множество путей к отступлению, типа «Давай сделаем это ради наших детей» и все в таком духе, но в конце концов ты говоришь себе: «Черт возьми, это ничему не поможет. Зачем я это делаю? Почему она в этом заинтересована? Возможно, потому, что я заинтересован в том же самом», — а затем происходит разрыв…». Как когда–то его отец, «…я северянин, и если все кончено, то я никогда не иду на попятную. Такова моя точка зрения. Уходя — уходи».
Ему пришлось выслушивать бесконечные аргументы и выдерживать убийственное молчание довольно долго, пока он навсегда не уехал от Мо — с налитыми кровью глазами от эмоционального переутомления — сначала в Хитроу, а затем улетел в Калифорнию к Нэнси. До того, как он услышал постановление о разводе, вынесенное 17 июля 1975 года, Ринго продемонстрировал перипетии своей личной жизни обоим континентам, сопровождая Нэнси на премьеру «Tommy» в рамках ее первого Большого турне по Европе. В одной из газет Морин увидела их фотографию, где Ринго щеголял в смокинге и бабочке, а Нэнси демонстрировала всем загорелое декольте. С бледными щеками и трясущимися руками тем печальным летним утром Морин давала показания в лондонском суде по бракоразводным делам; лица судей в париках блестели от пота. В первый момент никто не сознавал того, насколько эта ужасная жара и повышенная влажность повлияли на решение суда о выплате финансовой компенсации. Экс–жене Ринго не очень–то улыбалась перспектива снова зарабатывать себе на жизнь, а потому она экономно распоряжалась кругленькой суммой, ежегодно выплачиваемой Старром помимо оплаты полиса страхования жизни. Кроме того, Старр продолжал материально поддерживать ее родителей и выдавал Мо деньги на воспитание детей. Они переехали в особняк, который Ринго купил бывшей супруге в лондонской «Маленькой Венеции» — его окна выходили на канал.
Поначалу «из финансовых соображений» Ринго не спешил пользоваться правом доступа, которое позволяло «налоговым эмигрантам» проводить в Соединенном королевстве лишь девяносто дней в году. Грабительская политика налоговых органов уже вынудила Мориса Гибба переселиться на остров Мэн, «Rolling Stones» — во Францию, а Тони Шеридана просить о предоставлении ему ирландского гражданства. Однако главной причиной, по которой в душе Ринго проснулся цыган, была скорее долгожданная свобода от семейных уз и желание сохранить деньги, которые не достались Морин. Так «началась кочевая жизнь». Обладая кучей памятных подарков и воспоминаний, Ринго, держа за руку Нэнси, прогуливался по Лазурному Берегу и Лос–Анджелесу, переезжал из отеля в отель, где ему резервировали лучшие места в ресторанах, а на стойке администратора оставляли пригласительные билеты и светские приглашения, сулившие море лести без капли дружелюбия тому, чье каждое ленивое движение освещалось на полстраницы в The Sun или Los Angeles Times. Его ливерпульский выговор часто вызывал приглушенное хихиканье тех, кто с молоком матери впитал любовь к роскоши.
