Наконец ее вернули к матери в Кёнигсфельд. Это был привлекательный курортный городишко среди густых лесов, с приветливым населением и богатой программой концертов и других культурных событий. Потекли куда более спокойные дни. Петер, который противился разводу, жил и работал в городе в нескольких милях от Кёнигсфельда, принося в дом деньги и по-прежнему надеясь на примирение. Мать Лени также считала, что паре лучше было бы воссоединиться; но Лени сопротивлялась, памятуя о прошлых изменах Петера.
Этой осенью ее разыскал один франко-германский кинорежиссер, который принес удивительные новости. Ему было ведомо местонахождение отпечатка ее ленты «Долина», и он готов был помочь ей вернуть его, а также обрести свободу, если она согласится вступить с ним в партнерство. Чего же он хотел от нее? Полномочий выступать в качестве поверенного от ее имени, равной доли в любых прибылях, эксклюзивных прав на распространение всех ее фильмов и права выступать в качестве агента на все контракты по всем будущим фильмам и книгам сроком на десять лет. Перспектива вновь оказаться свободной и получить возможность работать казалась ей столь немыслимой, что Лени готова была заплатить любую цену и все подписала. Получив в начале 1948 года официальное извещение о том, что арест, наложенный три года назад на ее дом, снят, она пришла к заключению, что ее благодетель и впрямь имеет влияние в тех сферах, о которых он вел речь. Его адвокаты начали долгую тяжбу, пытаясь добиться возвращения конфискованных фильмов.
С юных лет Лени привыкла обретать успех везде, где искала его; такого у нее больше никогда не будет. Когда закончилась война, ей было лишь сорок два года, и в эти первые послевоенные годы она пыталась поверить, что это ее положение только временное. Пройдет немного времени, ее права будут восстановлены, и она снова сможет свободно работать — надо только поверить в это. Но, увы, было похоже на то, что за любым ничтожным улучшением в ее положении немедленно следовал неожиданный и опустошительный откат назад, и в итоге она оказывалась так же далека от цели, как и прежде. Едва был снят арест с ее дома, как последовал первый удар: в Париже был опубликован «Интимный дневник», якобы принадлежащий перу Евы Браун, с многочисленными оскорбительными упоминаниями о Лени Рифеншталь. История мигом разлетелась по страницам европейской желтой прессы, и французские адвокаты Рифеншталь пришли к мнению, что, ввиду подобной «славы», весь прогресс, достигнутый в деле о возвращении ее конфискованной собственности, сведен на нет.
Источником этого гнусного материала был не кто иной, как Луис Тренкер, который ручался за его подлинность. По его словам, Ева Браун лично передала ему манускрипт, но он ни разу никому не показывал подлинник. Все, что когда-либо кому-либо попадалось на глаза, это 96 машинописных страниц набело, без какой-либо аннотации либо правки от руки. Это было фривольной и забавной стряпней, на которую как мухи на мед налетели историки и охочая до подобных сенсаций публика, залюбовавшаяся образом Евы-куртизанки, проводившей время в приятном безделье среди шелковых штандартов со свастикой и в эротических мечтаниях о своем фюрере. В реальной жизни, в кругу Евы Браун было хорошо известно о ее почти безумной ревности к потенциальным соперницам за благосклонность Адольфа Гитлера; на этом ее свойстве и построен «дневник». В частности, Браун представлена на его страницах мучительно размышляющей об истинной природе отношений Рифеншталь со своим любовником. Чем же так очаровала ее любовника эта твердолобая Рифеншталь? Уж конечно, не политическими взглядами. Напротив, если верить страницам «дневника», выходит, что Гитлер высмеивает политические декларации Евы как «сучьи бредни»; но зато, говорят, отдал должное ее «прекрасному телу» — даже при том, что вся она из себя «сплошной инстинкт», а это отталкивало фюрера. На страницах фальшивки то и дело упоминается о том, что Лени Рифеншталь танцевала в Бергхофе голая перед Гитлером[79], «вся из себя — чванство и манерность», «крутила перед фюрером задом»… «Я ненавижу эту женщину», — заявляла Ева, если верить страницам пресловутого «Дневника».
«Франс суар» с наслаждением смаковала эту историю, рассуждая о том, что, возможно, Марлен Дитрих выступит в роли Лени, когда дойдет дело до экранизации «Дневника». Адвокаты Лени предупреждали ее, что ей придется навсегда распрощаться с «Долиной» и всем прочим, что ей принадлежит, если не докажет, что «Дневник Евы Браун» — фальшивка. Но как она могла доказать? Очевидно, ей для этого нужно схлестнуться с Тренкером в суде, но сомнительно, чтобы он пошел на попятную и признался в сочинении фальшивки. Да и сама Лени не в силах была в это поверить. Несмотря на былые разногласия между ними, неоднократные срывы ее планов (к чему, как она была уверена, прикладывал руку Тренкер) и несмотря на его иррациональную ревность к ее успеху, она не могла представить, чтобы он пошел на такую чудовищную клевету. Положим, он обзывал ее жирной козой (или как он ее там величал?). Положим, он даже способен на воровство идей у товарищей по ремеслу; но чтобы на такую наглость и низость?!! Да как мог он так опуститься?!
Автор предисловия к «Интимному дневнику Евы Браун» Дуглас Л. Хьюлетт рассказывал, как Луис Тренкер встречался с Евой Браун в Берлине, а затем в Китцбюхеле зимой 1944—1945 гг.; тогда же она якобы и передала ему текст «Дневника» в запечатанном пакете на хранение — Хьюлетт уверял, что этот факт подтверждался семьей самой Евы Браун. Этот запечатанный пакет с инициалами ЕВ был вскрыт после смерти Евы осенью 1945 года в Больцано в присутствии нотариуса Макса Фьерези. Американские представители оккупационных сил были поставлены о нем в известность и, по сведениям, не нашли в манускрипте ничего, что могло бы считать его фальшивкой. Тем не менее издатель вынужден признать, что отсутствие каких-либо сопровождающих комментариев или поправок, сделанных рукой самой Евы Браун (хотя легко предположить, что эти комментарии могли бы показаться, по ситуации того времени, неосторожными) отрезает возможность формальной графологической проверки документа.
По мере того как рос интерес публики к колоритным «откровениям» дневника и начали появляться первые сомнения, Тренкер уклонялся от вопросов о происхождения дневника. Со временем эта история вовлечет его в большой скандал, который серьезно подмочит его репутацию; но в первые дни после публикации «Дневника» Лени Рифеншталь оказалась припертой к стенке. Ее письмо к Тренкеру с требованием разъяснений долгие недели оставалось без ответа; когда же контакт между Лени и Тренкером все-таки произошел, обидчик не ответил ни на один вопрос Лени. Вместо этого он ханжески заявил: ей, как верившей в лживые доктрины фюрера, следует ожидать, что придется пройти сквозь чистилище, которое она, как и столько других, «заслужила». Возможно, это будет для нее «временем покаяния и душевных поисков» — авось оно обернется «душевным возрождением», которое положит конец всем ее метаниям.
