– Убик. Я был до того, как возникла Вселенная. Я создал солнца. Я создал миры. Я создал живые существа и расселил их там, где они обитают. Они идут туда, куда я говорю, и делают то, что я велю. Я – слово, и никто не знает моего подлинного имени. Оно никогда не будет произнесено. Я назвал себя Убиком, но это не имя. Я – есть. Я буду во веки веков [203].
Отсюда понятно, кто и что такое Убик, – он специально говорит, что он есть слово, то есть Логос. Впрочем, в немецком издании на этом месте оказался, пожалуй, один из самых выдающихся переводческих ляпсусов, какие мне приходилось встречать: храни нас Боже, если этот же переводчик решит перевести на немецкий с греческого Новый Завет! Он все делал правильно, пока не дошел до фразы «Я – слово». Это поставило его в тупик. Долго он, должно быть, ломал голову над тем, что хотел сказать автор; очевидно, об учении о Логосе он никогда ничего не слышал. Так что перевел, как мог. В немецком издании Абсолютное Бытие, создавшее солнца, создавшее миры, сотворившее всех созданий и места, где они обитают, говорит о Себе:
Случись этому человеку переводить Евангелие от Иоанна, видимо, оно зазвучало бы так:
В начале был бренд, и бренд был у Бога, и бренд был Бог. Он был в начале у Бога.
Похоже, я привез вам привет не только из Диснейленда, но и от Мортимера Снерда [204]. Такова участь автора, который пытается включать в свои книги богословские темы. «Все чрез бренд начало быть, и без бренда ничто не начало быть, что начало быть». Вот что случается с высокими замыслами. Будем надеяться, у Бога есть чувство юмора!
То есть, я хотел сказать, у бренда.
Как я уже говорил, в своем творчестве я задаюсь двумя основными вопросами: «Что такое реальность?» и «Что такое подлинный человек?». Думаю, вы уже поняли, что ответа на первый вопрос я так и не нашел. Есть у меня четкое ощущение, что мир Библии реален в буквальном смысле, но скрыт от нас; он не меняется и всегда здесь, но мы его не видим – он доступен нам лишь в откровении. Вот все, к чему я смог прийти на основе мистического опыта, размышлений и веры. Но теперь хочу сказать пару слов о чертах подлинного человека; на этот вопрос у меня есть более удовлетворительные ответы.
Подлинный человек – это тот из нас, кто инстинктивно понимает, чего делать не стоит, и к тому же действительно отказывается это делать. И будет стоек, даже если отказ принесет ужасные последствия и ему, и тем, кого он любит. На мой взгляд, это предельно героическая черта рядовых людей: они говорят «нет» тирану – и спокойно принимают последствия своего сопротивления. Деяния их обычно невелики и почти всегда незаметны, не отмечены в истории. Имен их не помнят – да подлинные люди и не ждут, что кто-то запомнит их имена. Как видите, у меня странный взгляд на подлинность: я вижу ее не в готовности совершать великие героические подвиги, а в спокойном упорстве, в тихом и кротком «нет». Коротко говоря, подлинный человек – тот, кто не позволяет принудить себя быть не тем, кто он есть.
Власть поддельных реальностей, рукотворных фейков, атакующих нас ныне со всех сторон, никогда не проникнет в сердце подлинного человека. Я смотрю, как дети смотрят телевизор, и поначалу опасаюсь того, чему он их научит, но потом понимаю: их невозможно ни испортить, ни уничтожить. Они смотрят, слушают, понимают; а потом – там и тогда, где и когда это необходимо – отвергают. Есть какая-то огромная и тайная сила в способности ребенка оставаться неуязвимым для обмана. У ребенка самый ясный взор, самая твердая рука. Торгаши и рекламщики тщетно пытаются купить лояльность этого маленького народца. Верно, производители хлопьев способны весь рынок завалить своим мусорным товаром; продавцы гамбургеров и хот-догов способны впарить детям тонны своей не реальной жратвы; но сердце ребенка глубоко в груди бьется спокойно и твердо, не в такт с рекламой. Нынешний ребенок распознает ложь быстрее самого проницательного взрослого двадцать лет назад. Если я хочу узнать, где правда, спрашиваю своих детей. Я обращаюсь к ним, а не они ко мне.
Однажды мой сын Кристофер – ему сейчас четыре года – играл в комнате, а рядом мы с его матерью, двое взрослых, обсуждали образ Иисуса в Синоптических Евангелиях [205]. Вдруг Кристофер на секунду повернулся к нам и сказал: «Я рыбарь! Я рыбачу рыбов!» Он играл с металлическим фонариком, который кто-то мне подарил, но я никогда им не пользовался… и вдруг я заметил, что фонарик сделан в форме рыбы. Хотел бы я знать, что за мысли витали в этот миг в душе у моего мальчика и кто их туда всеял? Уж точно не продавцы хлопьев и толкачи сладостей! «Я рыбарь. Я рыбачу рыбов». Кристофер в четыре года безошибочно узнал знак, открывшийся мне только в сорок пять.
Время ускоряет свой бег. Куда оно мчится? Быть может, к тому финалу, о котором рассказали нам две тысячи лет назад. Быть может, это было не так давно; то, что протекло две тысячи лет – лишь иллюзия. Быть может, это было неделю назад или только сегодня утром. Быть может, время не только мчится все быстрее – оно движется к концу.
И если так, аттракционы в Диснейленде уже не будут такими, как прежде. Ибо, когда время окончится, птицы, львы и бегемоты в Диснейленде больше не будут подделками; в первый раз эти птицы запоют живыми голосами.
Благодарю за внимание.
Космогония и космология
(1978)
Поскольку наша реальность – не что иное, как проецируемое изображение, можно предположить, что эта проекция создается артефактом, компьютероподобной обучающей машиной, которая направляет, программирует и в целом контролирует нас, живущих в спроецированном мире и не подозревающих о ее существовании. Этот артефакт, который я называю «Зебра», «творит» (на самом деле лишь проецирует) нашу реальность как своего рода образ или отражение ее создателя, дабы создатель мог понять себя, рассмотрев себя со стороны. Иными словами, создателем (Якоб Бёме в 1616 году назвал его Urgrund [206]) движет желание отыскать инструмент самопознания, самоизучения, получения объективного мнения, оценки и понимания собственной природы (это огромный живой организм, внутри себя –
