хитростей, которые мне очень не нравились. Он никогда не мог точно определить, на какой скорости надо въезжать на холм, и потому пробовал все скорости по очереди, и, если тяга была слишком мала, он просто позволял машине съехать назад, к огромной радости Киры. Поездка заняла у нас шесть дней вместо трех.
Наконец мы приехали в Бар-Харбор, одно из самых красивых мест в мире, а поскольку семья Коттене и доктор Аббе имели там дома, нам устроили при встрече пышный прием. Правду говоря, мы редко находились у себя дома. Вацлав рано утром уезжал на автомобиле с Кирой, няней и расписной игрушечной уткой. На вершине холма среди сосен стоял красивый мраморный театр с раздвижными дверями. На окружавшей его лужайке был устроен открытый греческий амфитеатр, где во время сезона должны были выступать величайшие артисты мира. Вацлав усаживал Киру на лужайку, оставлял рядом с ней ее игрушки, задвигал за собой двери и много часов подряд упражнялся в одиночестве. Иногда я, незамеченная, приходила посмотреть на это. Кира часто забывала свои игрушки и смотрела, «как татакабой прыгает и летает». Чем выше он прыгал, тем громче она кричала от радости. Было так чудесно видеть эти два существа, которые обожали друг друга и забывали обо всем, когда он танцевал для нее, а она пыталась ему подражать. Потом Вацлав вдруг спрыгивал со сцены, хватал Киру на руки, танцуя, проносился через площадку и, наконец, бросался на траву, и они вместе скатывались вниз с холма.
Позже, в дневные часы, мы ходили в бассейн, где Вацлав учил меня плавать. Он плавал так чудесно, что целая толпа собиралась посмотреть, когда он нырял или плыл под водой так долго, что смотревшие начинали думать, что он никогда не вынырнет. В воде он делал пируэты и прыгал как рыба. Он также начал играть в теннис и постоянно выигрывал; его прыжки в этой игре были высокими и такими быстрыми, а чувство скорости и расстояния таким точным, что Вацлав мог отбить любой мяч и делал его возвращение невозможным. Невозможно было поверить, что он никогда не играл в теннис раньше.
Каждый вторник днем в театре давали концерт, а поскольку из-за войны большинство артистов не вернулись в Европу, мы превзошли Нью-Йорк. Здесь выступали Крайслер, Гофман [34], Цимбалист, Годовский, Бауэр и другие. Каждый дал одиночный концерт, а иногда они выступали совместно. Вацлав сочинил для этих концертов особые танцы, один был на музыку кек-уока Дебюсси, и Вацлав назвал его «Белый негр». Мы часто ходили в гости к другим артистам в Норт-Сил-Харбор. Гарольд Бауэр много играл Вацлаву музыку Скрябина, а у Шеллингов Вацлав брал уроки флирта у дебютанток. Карлос Сальседо, молодой французский арфист, приехал из Кемдена, чтобы увидеться с нами. Он и Вацлав были большими друзьями и планировали совместные концерты, но, к несчастью, эти планы не осуществились.
Гофманы тоже приехали к нам. Гофман и Вацлав имели общие вкусы — оба увлекались механикой и ковырялись в своих автомобилях. Гофман иногда играл для нас и аккомпанировал Вацлаву. Он сказал, что стал по-иному играть Шопена после того, как увидел Вацлава в «Сильфидах».
В Бар-Харборе мы с Вацлавом подрались в первый и последний раз. Я должна была пойти к зубному врачу, но, когда врач хотел сделать мне укол, я соскользнула с кресла и выбежала из дома, оставив удивленного врача и Вацлава одних. Я была так напугана, что взяла машину, уехала за шестьдесят миль от этого места и вернулась лишь на рассвете. К тому времени весь Бар-Харбор был поднят на ноги и вооружен, все искали меня в лесу и на дне озера. Вацлав рассердился и выругал меня, но я в ответ бросила в него несколько подушек, мы оба рассмеялись и помирились.
Затем приехал Джонс в сопровождении Лоуренса Стейнхарта. Вацлаву понравились его эскизы к костюмам. Цвета были не такими, как у русских художников, хотя работа была столь же блестящей; но было очевидо, что Джонс испытал влияние русских. Эскизы декораций были интересные, но не то, чего хотел Вацлав, так что он и Джонс провели много дней вместе, работая над ними. Вацлав предложил сделать опускающийся сверху занавес, который будет изображать книгу, а на ее странице будет грубый рисунок — сова, которая сидит на средневековом ручном зеркале и держится за него когтями — эмблема Тиля, означающая его прозвище («сова» по-фламандски «ул», а «зеркало» — «шпигель»). Декорация была задумана такая: рыночная плошадь, на которой ратуша и собор преувеличенно сильно наклоняются друг к другу; их формы искажены, как была искажена жизнь в то время.
Я тем временем вместе со Стейнхартом изучала контракт с «Метрополитен», который был составлен на сорок недель — трансконтинентальное турне и три недели в Нью-Йорке. Я волновалась из-за того, что они хотели, чтобы Вацлав танцевал пять раз в неделю, а это казалось мне слишком большим напряжением. В конце концов мы пришли к решению, что три раза он будет танцевать по два балета, а в оставшиеся два вечера только по одному. Но даже и при этих условиях я боялась, что он переутомится на работе, учитывая, что еще будут переезды и обязанности художественного директора.
Мы должны были ехать в Нью-Йорк, поскольку труппа должна была прибыть в конце сентября, а сезон открывался через две недели после этого. У Вацлава был лишь этот короткий срок для того, чтобы разучить с артистами два балета, таких же сложных, как «Петрушка». Я не могла понять, как он сможет это сделать, но Дягилев не желал прислать труппу раньше, желая сэкономить на жалованьях за время репетиций. Мы с печалью в душе покидали этот очаровательный остров, где Вацлав впервые за много лет смог расслабиться и восстановить свои силы.
Глава 17
Турне по Америке
Осенним утром в старом «Гранд Сентрал Палас» труппа Русского балета собралась в костюмах для упражнений и ожидала Вацлава.
Григорьев, назначенный Дягилевым главный режиссер, и находившиеся при нем секретари Кременев, Барокки (муж Лопоковой) и Дробецкий были генеральным штабом труппы. Они встретили Вацлава вежливым молчанием. Он произнес несколько слов — просил их сделать все возможное так же, как решил сделать он, чтобы балет имел в новых странах успех, который нужен, чтобы обеспечить само существование Русского балета; а балет — это Вацлав подчеркнул — должен пережить войну. Начались репетиции. В труппе было немало новых артистов: Дягилев прислал их вместо шестнадцати лучших танцовщиков и танцовщиц, которых
