М. Глузский вспоминает: «И вот тут-то я впервые задумался: «А можег быть, я делаю что-то не то?» И вдруг понял: играя в нашем самодеятельном театре, я все время кого-то изображал, а меня же самого, с моими взглядами, характером, темпераментом, на сцене нет… Ведь постугтал-то я с монологами своих «стариков». Вы только представьте себе, как молодой юноша кривляется перед приемной комиссией, горбится, кряхтит, откашливается… В общем, я до того допоступался, что уволился с работы и начал готовить новый репертуар, специально для институтской комиссии — басню Крылова, рассказ Чехова. Старался вовсю, чтобы выглядело очень серьезно, по-настояшему, как мне тогда казалось, — художественно. А тем временем приемные экзамены-то закончились, осень наступила (дело происходило в 1936 году. — Ф. Р.). Поздняя осень. Только в конце октября, случайно, я увидел маленькие афишки-объявления о дополнительном наборе в Школу киноактера при киностудии «Мосфильм». Возглавлял ее Михаил Михайювич Тарханов. И я показал то, что приготовил. Мне казалось, что я на высоте. Но кончилось тем, что Николай Сергеевич Плотников, один из руководителей курса, выслушал мою серьезную, академическую вступительную программу и сказал: «Ну а теперь давай-ка Зощенко прочти!» Я прочел, и меня взяли…»
Между тем стоило Глузскому поступить в вуз, как от его былого рвения не осталось и следа. Видимо, уверовав в то, что дело сделано, он стал учиться спустя рукава, думал о чем угодно, только не об учебе. Вскоре он стал считаться в школе одним из первых модников — отрастил огромный чуб (последний писк тогдашней моды), облачился в свободный пиджак и широкие брюки. Директорат и преподаватели уставали делать му замечания за внешний вид, а Глузскому хоть бы хны — он был уверен, что никаких серьезных санкций против него применить не посмеют. Но он ошибся. Чашу терпения директора переполнила очередная выходка Михаила. Однажды, после того как преподаватель одной из дисциплин в очередной раз прочитал ему нотацию о его прическе, Глузский дома густо намазал волосы репейным маслом и в таком виде явился на занятия. За это было решено отчислить его из школы.
Когда Глузский понял, что с ним не шутят и приказ об отделении действительно готовится в недрах директората, его охватило смятение. Такого поворота событий он просто не ожидал. Он настолько привык к ситуации «он шкодит, а его прощают», что был уверен, что так будет продолжаться вечно. Но система дала сбой. Глузскому пришлось идти на попятную и буквально умолять преподавателей не выгонять его на улицу. То ли вид испуганного хулигана произвел на преподавателей жалостливое впечатление, то ли еще что-то шевельнулось в их душах, но Глузского решено было простить.
Самое удивительное, но спустя год ситуация вновь повторилась, и очередной приказ об отчислении был подготовлен в директорате. И вновь ему пришлось заверять преподавателей о своем раскаянии, стричь чуб и сменить хулиганские брюки на приличные. Приказ аннулировали.
В 1940 году Глузский с грехом пополам закончил Школу киноактера и был зачислен в штатную труппу киностудии «Мосфильм». Читатель удивится: за что же Глузскому, неоднократно попадавшему под угрозу отчисления из школы, выпала честь быть зачисленным в штат первой киностудии страны? Отвечаю — за удачный дебют в кино. В 1939 году на экраны страны вышли сразу три фильма, в которых Глузский имел счастье сниматься. Это: «Девушка с характером» Константина Юдина (один из фаворитов тогдашнего проката), «Минин и Пожарский» Всеволода Пудовкина и Михаила Доллера и «Се, мья Оппенгейм» Григория Рошаля. Наиболее запоминающуюся роль Глузский сыграл у Рошаля — роль юного фашиста. В фильме был занят прекрасный актерский ансамбль: профессора Эдгара Оппенгейма играл Николай Плотников, врача-еврея Якоби — Соломон Михоэлс, юного Бертольда Лавенделя — Владимир Балашов. Среди других актеров, занятых в картине, были тогдашние звезды отечественного кино: Осип Абдулов, Сергей Мартинсон. И молодому Глузскому удалось не затеряться в таком звездном окружении и сыграть своего антипатичного героя ярко и талантливо.
Между тем в 1940 году молодому актеру пришло время служить в армии. Согласно действующему тогда порядку все выпускники театральных вузов столицы должны были проходить службу в стенах Театра Советской Армии. Под это распоряжение попал и Глузский. Когда началась война, он в составе концертной бригады неоднократно выезжал на фронт.
В 1946 году Глузский покинул ЦАТСА и перешел в труппу Театра-студии киноактера. Тогда же он познакомился со своей будущей женой — студенткой театроведческого факультета ГИТИСа Катей. Она была младше его на девять лет, но уже побывала замужем. Они познакомились на одном из вечеров в ГИТИСе, куда Глузский пришел вместе с приятелем. Жена приятеля была близкой подругой Катерины, она их и познакомила. Правда, это знакомство омрачила трагедия: оно состоялось 9 апреля, а на следующий день умерла мама Глузского. Так что порадоваться за сына она так и не успела.
Но несмотря на возникшую между молодыми людьми симпатию, им пришлось в течение полутора лет жить вдали друг от друга. В том же году Глузский уехал в ГДР, где должен был в учение трех лет работать по контракту в театре при Западной группе войск. Условия, в которые он попал, были идеальными — никогда до этого он не был сыт, обут и ухожен так, как это было в Германии. Однако тоска по любимой терзала его тну. В конце концов Глузский не выдержал и сбежал из этого рая (схитрил, что у него язва желудка, и перевелся обратно в Москву). В 1949 году они с Катей поженились. Спустя два года на свет появился первенец — сын Андрей. Чуть позже родилась дочь Маша.
В 50-е годы Глузского довольно часто приглашали сниматься в кино, однако в основном в ролях отрицательных героев. Играя всякого рода уголовников и шпионов, трудно было претендовать на какие-то награды и звания, но Глузскому удаюсь главное — на таком материале завоевать любовь зрителей. Видимо, потому, что, даже играя отъявленного мерзавца, Глузский старался внести в рисунок роли что-то свое, человеческое. Как напишет позднее критик Е. Аб, «злодеи» Глузского, как правило, люди убежденные. Убежденные в правильности избранного пути. Тут, видимо, помогает и актерская убежденность. Глузский никогда не иронизирует над своими героями, не выставляет их на посмешище. Даже самых ущербных, даже самых отпетых негодяев. Относится к ним с полным пониманием. Потому, наверно, они неизменно отмечены логической убедительностью экранного существования и остаются в памяти как люди — не экранные знаки.
В 1957 году на экранах страны гремел фильм Константина Пипинашвили «Тайна двух океанов» (6-е место, 31 млн. зрителей), в котором Глузский играл иностранного шпиона Ивашева. Как он играл! Глядя на него в этой роли, зритель весь сжимался в кресле от негодования, но был не в силах отвести взгляда от экрана — так гипнотизировал образ, созданный Глузским. Актер вспоминает: «За мной утвердилась «репутация» негодяя. Особенно меня за это оценили на одной республиканской киностудии. Как только нужно было сыграть белогвардейца или еще какую-нибудь сволочь, сразу звонили Глузскому».
