Перед нами предстал будто высеченный из скалы монолит цилиндрической формы высотой около десяти метров и диаметром приблизительно метров пять-шесть. Вход вел в подземелье, почти залитое водой. Переходы из одной части бункера в другую завалили бесформенные глыбы железобетона. Чувствовалось, что наши воины хорошо поработали, чтобы разрушить последнее убежище бесноватого фюрера. Землю вокруг бункера основательно разворотили мощные взрывы на большую глубину.
Картины разрушенной рейхсканцелярии и бункера как бы олицетворяли собой крах фашистской Германии и ее преступного режима, производили неизгладимое впечатление на посетителей.
Конечно же некоторые представители США и Англии также осматривали руины имперской канцелярии и бункера. Однако обращало на себя внимание то, что посещали эти объекты они неохотно. Во всяком случае, мы никого из них там не видели.
Нас провели также на тот участок, который назывался местом дома Геббельса, так как из-за разрушений от этого дома почти ничего не осталось. Советские офицеры рассказывали, что когда в подземелье имперской канцелярии обнаружили трупы шестерых детей Геббельса, то их вынесли на улицу. Вскоре недалеко от бункера нашли трупы самого Геббельса и его жены. Всех мертвых положили в один ряд и прикрыли. Осматривать и опознавать их допустили ограниченный круг лиц. Запечатлели эту процедуру и на фотографиях; они известны.
Трудно передать тягостное, просто жуткое впечатление от того, что здесь произошло.
Фашистский радиоболтун кончает с собой и перед смертью дает указание уничтожить жену и детей.
После этого, обращаясь к детям, мать-убийца говорит: «Не бойтесь, сейчас вам доктор сделает прививку, которую получают все дети и солдаты».
Врачи-нацисты по приказу Магды Геббельс проводят детям инъекцию морфия, они впадают в полусонное состояние, и фрау Геббельс сама вкладывает каждому малолетнему в рот по ампуле цианистого калия, предварительно ее раздавив. А затем кончает жизнь самоубийством и она.
В истории немного преступлений, которые по глубине маразма и жестокости можно сравнить с тем, которое совершила чета этих патентованных убийц. Их можно сравнить разве что со скорпионом, который, попадая в безвыходное положение, сам себя жалит и убивает.
Со свежими впечатлениями о Берлине я очутился за столом конференции, работа которой проходила все время в энергичном темпе. На заседаниях поочередно председательствовали главы трех держав. О конференции и ее решениях опубликовано много материалов – и официальных и неофициальных.
Нелишне сказать коротко об общей атмосфере, которая царила непосредственно на конференции и которую я наблюдал. Казалось бы, встреча руководителей союзных держав, после того как противник сложил оружие, объявив о безоговорочной капитуляции, должна быть триумфальной. Не по соображениям протокола и этикета, а дружескими рукопожатиями, лишенными внешней наигранности, эти руководители должны были бы закрепить партнерство в войне, победе и дать торжественный обет друг другу сделать все для того, чтобы фашизм никогда больше не поднял голову. Нечто подобное спонтанно имело место при встречах советских и американских воинов на Эльбе, когда они обнимались, обуреваемые одними думами и одними чувствами.
В Потсдаме нормы протокола соблюдались. И с внешней стороны все выглядело как будто в порядке. Главы приветствовали один другого, выражали удовлетворение, что встретились. Но на заседаниях «за круглым столом» не хватало теплоты, которой требовала обстановка исторического момента, теплоты, которой ожидали и воины союзных армий, и народы всей земли, теплоты, на которую рассчитывала и память о погибших в той войне. Ведь фашизм стремился к тому, чтобы поверженный мир, распластавшись, лежал у его ног. Но получилось наоборот: люди раздавили фашистского зверя. Распластался он. Победители встретились, однако…
Уже в начале работы конференции за внешней чинностью проглядывала на каждом шагу настороженность и политическая сухость со стороны президента США и премьер-министра Англии. И чем дальше, тем больше это становилось очевидным. Почти по всем главным обсуждавшимся проблемам обнаружилась разница в позициях союзников: по вопросу о будущем Германии, о том, как поступить с ней теперь, после разгрома, по вопросу о репарациях, который в Крыму не был решен, по вопросу о практических шагах по демилитаризации и демократизации Германии, по польскому вопросу и о том, как распорядиться немецким оружием.
В своей большей части разговор носил весьма натянутый характер, хотя никто не стучал кулаком по столу. С самого начала конференции для всех участников стало ясно, что к договоренностям лежит тернистый путь, а по некоторым вопросам, возможно, их просто не будет.
На протяжении Потсдамской конференции Сталин, советская делегация, отстаивая принципиальные позиции, стремились одновременно внести в атмосферу работы этой встречи струю уверенности, проявляли уважительное отношение к западным партнерам по переговорам. Это, конечно, амортизировало в какой-то степени тот настрой, который создавали делегации США и Англии.
Все мы, советские представители, вглядывались в Трумэна. Ведь с ним, после того как он стал президентом, не приходилось еще на высшем уровне обсуждать принципиальные вопросы, хотя обмен посланиями между Трумэном и Сталиным уже имел место. Мы старались понять, чем он дышит, каковы цели Вашингтона в делах Европы, особенно касающихся Германии, и в международной политике в целом.
Наше общее мнение состояло в том, что Трумэн прибыл в Потсдам, поставив перед собой задачу: поменьше идти навстречу СССР и побольше оставлять возможностей для того, чтобы пристегнуть Германию к экономике Запада. Через эту призму он, судя по всему, оценивал и значение возможных договоренностей в Потсдаме.
Само собой понятно, что Черчилль был его надежным и уже испытанным союзником в этом отношении. Трумэн в некоторых вопросах «подправлял» Рузвельта, который, по его мнению, в Крыму проявил в отношении предложения Сталина о репарациях с Германии чересчур большое понимание советской позиции. Поправки эти свелись к тому, что вопрос о репарациях с западных зон оккупации Германии, то есть самых индустриальных, так и оказался нерешенным.
Бросалось в глаза и то, что даже в дискуссию по вопросам, которые не являлись столь уж принципиальными, Трумэн нарочито стремился вносить элементы остроты. Чувствовалось, что он настроился на определенную волну еще до приезда в Берлин.
Надо сказать, что еще задолго до конференции в США всячески форсировалась работа по завершению создания атомной бомбы. Американские правящие круги уже тогда строили планы использования этого чудовищного средства массового уничтожения как политического оружия для осуществления своих замыслов на международной арене. Имелось в виду, в частности, прибегнуть к этому и на Потсдамской конференции.
