Карл Отто Конради - Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни

Рассказ и размышления о любви к Лили Шёнеман, на пасху увенчавшейся помолвкой, продолжается в пяти последних книгах «Поэзии и правды». По прошествии стольких лет Гёте, кажется, все еще не может до конца разобраться в тех событиях. С удивлением вспоминает об этой помолвке: «Удивительно было предначертание всевышнего — в течение необычной моей жизни заставить меня испытать и то, что происходит в душе жениха» (3, 584). Существуют высказывания Гёте, которые позволяют предположить, что только в старости, обозревая всю свою жизнь в ее движении взад и вперед, он понял до конца, что он потерял, когда 30 октября 1775 года, уже покинув Франкфурт, он записал в свой дневник в Эберштате: «Все решилось, мы должны по отдельности доиграть свои роли. В данный момент я не боюсь ни за себя, ни за тебя — до такой степени все запуталось!» В «Разговорах с Гёте» Соре с пометкой 5 марта 1830 года есть поразительное признание 80–летнего Гёте. Лили была действительно первой женщиной, которую он любил подлинной и глубокой любовью. «Я могу сказать, что и последней, потому что все те склонности, которые посещали меня в дальнейшем течении моей жизни, казались в сравнении с той, первой, маленькими, легкими, поверхностными. К своему настоящему счастью я ближе всего подошел в те дни, когда любил Лили». Здесь, конечно, нет возможности проверить точность текста, в воспоминаниях старого человека то, что было так рано утрачено, кажется особенно дорогим. Но уже в 1807 году в письме Гёте к госпоже фон Тюркгейм, урожденной Лили Шёнеман, есть такие слова: несколько строк, написанных ее рукой, доставили ему после стольких лет несказанную радость, эту руку «я целую тысячу раз, вспоминая время, самое счастливое в моей жизни» (14 декабря 1807 г.). Когда он это писал, он хорошо знал, что Лили мужественно выдержала тяжкие испытания жизни, что призрачный мир франкфуртского света с балами и поклонниками, который когда-то так ошарашил его, остался для нее в далеком прошлом, а скорее всего, она никогда не принадлежала ему целиком. Давнее стихотворение «Зверинец Лили» давно утратило смысл: «На свете не было пестрей / Зверинца, чем зверинец Лили! / Какие чары приманили / Сюда диковинных зверей» (1, 131). Любовь Гёте к Лили была разрушена той напряженной жизнью, которую он описал в своем двойственном автопортрете из письма к Августе цу Штольберг. С одной стороны, «масленичный» Гёте в мишурном сиянии канделябров и люстр, который не может пропустить ни одного заметного события светской жизни, потому что ухаживает за блондинкой из высшего общества. С другой стороны — путешественник в бобровом пальто, он стремится жить осмысленной жизнью, страстно любит природу, «живет, погрузившись в себя, стремится вперед, работает», пишет стихи, рисует, поднимается все выше со ступеньки на ступеньку в своем развитии. Ему не интересно общение с «пестрой толпой», и самое большое счастье для него «жить вместе с лучшими людьми своей эпохи». (Гёте рано начал комментировать и объяснять свою жизнь, он боялся утонуть в полном противоречий потоке того, что его увлекало.)

Всего несколько недель прошло с того момента, когда он познакомился с Лили Шёнеман, — и вдруг этот противоречивый портрет! Можно ли сочетать обе эти сферы? К какой из них принадлежит Лили? Верно ли, что она целиком отдалась круговращению балов и празднеств? Действительно ли так уж наслаждается толпой поклонников? Сможет ли он чувствовать себя как дома в этом мире, где салонный блеск имеет такое значение, а богатство наверняка ценится не меньше, чем художественное творчество? Любовь к Лили подкралась к Гете незаметно.

В стихотворениях, которые составляют цикл «К Лили», Гёте воплотил свои чувства, сложное переплетение изумления, блаженства, растерянности, подавленности и радости. Эти стихи так тесно были связаны с жизнью тех месяцев, что многие из них как документы Гёте включил потом в «Поэзию и правду». В них больше нет признаков манеры гимнов «Бури и натиска», патетических фраз, безмерных желаний и чувств. Правда, такие слова, как «природа», «сердце», «чувствовать», по-прежнему употребляются в том смысле, который они получили со времен Зезенгейма. В этих стихах Гёте воплощает в поэтических образах свое двойственное состояние и размышляет о нем, это скорее вопросы, чем ответы […].

Но не только любовь, доброта и природа — слова, подходящие для той, в чьей власти он оказался: «Я ли в скромной юношеской келье / Радостей не знал?» В этой власти есть колдовская сила «жить в плену, в волшебной клетке…».

Длинное стихотворение «Зверинец Лили» исполнено едкой насмешки, влюбленный кажется себе прирученным медведем посреди самых разных зверей:

Без сомнения, помимо непосредственного чувства, Лили, еще такая юная, произвела на Гёте сильное впечатление своей образованностью, свободой в обращении с людьми, опытом самого разного общения. Ни с чем подобным он еще не встречался. Но так ли хорошо он знал Лили Шёнеман? Какой она была на самом деле? Было ли правильным надолго связать с нею свою судьбу, пожертвовать ради нее свободой? Гёте был подавлен и сбит с толку. «Я запутался и не знаю, что сказать об этом. Усердием в последнее время отнюдь не отличался», — признался он в письме к Готфриду Августу Бюргеру уже 17 февраля 1775 года.