Кононов перебросил ноги через борт и, держась за обрез двери, встал на лыжу. Как только он понял, что стоит надежно, Кононов сказал:
— Давай потихонечку.
Ракитский, глядя прямо перед собой, начал медленно снижаться.
Рассеяный свет зимнего сумрачного дня сильно затруднял считывание расстояния до поверхности льда. Не случайно пилоты, которым предстоит посадка на снег дальних, неподготовленных аэродромов или на спокойную гладь озёр, набирают с собой веники, и сбрасывают их во время прохода над местом посадки.
Кононов, присев на лыже на корточках и сложившись в таком положении до предела, тянул правую руку вниз, но опустить её более чем сантиметров на пять ниже лыжи, он не мог.
— Давай ещё чуть-чуть ниже, — говорил он Ракитскому.
И оба думали, как хорошо, что для переговоров на борту не нужно нажимать никаких кнопок, так сделано переговорное устройство на этом вертолете.
Ракитский, нутром предчувствуя очередной порыв ветра и каждой клеточкой своего тела ощущая расстояние от хвостового винта до льдины, миллиметр за миллиметром, уже и лыжи в воде, опускал вертолет ниже и ниже, пока пальцы Кононова не прикоснулись к куртке утонувшего.
— Похоже, что это ребёнок, — сказал он. — Куртка у него намокла и немножко замерзла, и держит его на плаву, как пузырь.
Кононов пытался ухватиться за куртку, но едва дотягивался до неё кончиками пальцев, и при каждом таком прикосновении тело ребенка, как подпружиненное, слегка погружалось в воду.
Пилоты вертолётов знают, как по-разному ведет себя машина, находясь на малой высоте над ровной площадкой суши, над кустарником или над водой. Тонкий лед под напором воздуха от несущего винта мог мгновенно разрушиться, резко изменив условия пилотирования.
«Вдруг вертолёт нырнёт? Если даже и успею из него выскочить, то кто поможет выбраться на лёд?» — вспыхивала временами предательская мысль, парализующая волю, но Ракитский по-прежнему заставлял себя смотреть на горизонт, всем существом ощущая положение вертолета в пространстве.
«Не дай Бог, вертолет качнется чуть порезче, и тело может скользнуть под лед», — боялся Кононов, в очередной раз пытаясь получше ухватиться за куртку.
— Дима, ну хоть на сантиметр ниже, пожалуйста, — просил Кононов.
И Ракитский, внутренне напрягшись и умоляя Господа Бога, чтоб не подвел вертолет, снижал его на один сантиметр.
Но мотор вертолёта «Робинсон-44» исправно, без перебоев или отдельных пропусков в работе цилиндров, пел свою песню на одной и той же монотонной ноте.
«Только бы не допустить крена, когда Кононову удастся ухватиться за куртку ребенка», — подумал Ракитский, и сказал:
— Как ухватишься, сам не поднимай, скажи мне, я это сделаю вертолётом.
— Дима, умоляю, ещё на сантиметр, и я ухвачу его, — попросил в очередной раз Кононов.
Ракитский, выдерживая «горизонт», хотя и смотрел только вперёд на черную полоску кустов на противоположном берегу, но нутром будто видел несколько сантиметров зазора между хвостовым винтом и льдиной. А так же лыжи вертолёта в чёрной полынье, которые то спереди, то сзади выныривали и вновь погружались в воду. Может, от лёгкого дуновения ветра, а может, от дыхания Кононова.
— Я держу его, — услышал, наконец, Ракитский долгожданную фразу.
— Хорошо, держи крепче, я взлетаю, — и медленно, без рывков, приподнял вертолет на высоту не более метра и, едва двигаясь надо льдом, повёл его в сторону берега.
Секунды на «выбег» несущего винта после выключения мотора тянулись вечностью.
Ракитский не мог сразу же броситься Кононову на помощь. Ему надо было выключить мотор вертолета и остановить после «выбега» несущий винт, а на это требовалось драгоценное время. Кто знает, есть ли оно теперь, или судьба уже отсчитала последние секунды жизни ребенка?
Ракитский с надеждой посмотрел в сторону рыбаков, может, кто из них придет на помощь. Но ни один рыбак не только не спешил к ним, но никто даже головы не повернул в сторону вертолёта.
Наконец, скорость вращения несущего винта замедлилась настолько, что можно было, заставляя себя не спешить, плавно потянуть за цепочку тормоза и застопорить винт.
— В дом, в дом, — повторял Кононов, пока Ракитский разжимал по очереди схваченные судорогой его пальцы.
Опухшее лицо мальчика было синим, по синим опухшим фалангам пальцев можно было догадаться, что мальчик, в отчаянной борьбе за жизнь, барахтался в полынье, разбивая их об лёд.
Взявшись за ноги, они подняли мальчика и принялись трясти его, пытаясь вылить из его лёгких хоть немного воды.
— Пять качков, пять качков! — приговаривал Кононов, разводя и сводя руки мальчика в искусственном дыхании.
— Давай ещё воду попробуем слить! — и они вновь брали мальчика за ноги, поднимали над полом и трясли, убирая капля за каплей воду из его лёгких.
— Ещё пять качков, дышим ему в рот, когда разводим руки.
— Сливаем воду!
Надежды нет. Но мысль «А вдруг получится?» заставляла их вновь и вновь поднимать мальчика за ноги и трясти, выливая из его лёгких теперь уже последнюю воду.
— Пять качков! Смотри, вроде бы щёчки розовеют? Ещё пять качков!
Ухо к груди мальчика:
— Дима, вроде бы, оно бьётся! Ещё пять качков!
И… по лицу мальчика тенью промелькнул едва уловимый трепет, он, будто пытаясь сбросить неведомую тяжесть, покачал головой из стороны в сторону и сделал первый вздох.
Врач скорой помощи, приехавшей к Славке через полчаса, набрал в шприц лекарства из ампулы и, подняв его иглой вверх, пустил, изгоняя воздух, струйку жидкости. Кожа над вздувшейся, почти черной веной локтевого сустава, просела, выдерживая некоторое время давление шприца, потом поддалась, впустив в себя иглу с живительной влагой лекарства.
— Сколько времени мальчишка был в воде? — спросил врач.
— Если верить тому, что говорят рыбаки, то не менее, — Ракитский взглянул на часы, — двух часов.
— Удивительный случай, — задумчиво произнёс врач. — Его тело охлаждалось в воде примерно до 29 градусов, будто по научной методике в лаборатории, оснащённой самой передовой аппаратурой.
Кононов смотрел на Волгу, подёрнутую таким тонким и ненадёжным ледком, на вертолёт, умиротворённо покачивающий лопастями несущего винта, на полузатопленную колокольню Никольского храма.
«Конечно, — думал он. — Всё правильно. Наука — есть наука. А как насчет того, что вертолёт прилетел именно в день, когда малыш нырнул в полынью? Почему температура воды и воздуха совпала с теми, что требуются по науке? Почему Ракитского потянуло посмотреть на улов рыбаков и как он, совершенно случайно, услышал об утопленнике? Почему Волга позволила им вытащить мальчишку, не наказав их за прегрешения предыдущих поколений, немыми свидетелями которых стоят по берегам поруганные храмы?
