19 ноября мы оставили Мальту; в самом узком месте входа ветер переменился, зашел, и фрегат чуть не бросило на берег, однако ж, сделав два поворота, вышли в море. Ветры крепкие и противные продолжались все плавание до Калиари. Лавируя вдоль Сицилии к западу, тихо подвигались мы вперед, но имели удовольствие обогнать военный американский бриг, который славился легкостью хода. В Мальте я нарочно ездил на оный. В Мессине видел шхуну. Не только наружный вид американских военных судов, но удобное расположение, механизм оснастки, прочность и даже чистота много преимуществуют над английским. Кажется, недалеко уже то время, когда повелители морей найдут опасных соперников в Соединенных Штатах. Зеленые берега Сицилии представляли нам на каждом шагу прекрасные места. Жерженти, стоящий на месте древнего Агригента, и ныне отправляет значительную торговлю хлебом и солью; на горе пред городом видно несколько бедных хижин, а между ними остатки стен Юпитерова храма. При проходе пустого и необитаемого острова Пантелярии, посреди моря между Сицилией и Африкой, пред опасным местом Скверес, ветер к вечеру 22 ноября усилился, черные облака неслись с чрезвычайной скоростью, солнце опустилось в море в пурпуровом зареве и ночь наступила самая темная. Вдали блистала молния, в 9 часов, когда ветер был очень крепок, вдруг с дождем с подветру ударил другой, паруса легла на мачты, фрегат с одной стороны опрокинулся на другую, в то же время началась гроза, молнии одна за другой сходили по отводу в море, электрические искры рассыпались по палубам. Весь экипаж выскочил наверх, всей силой на силу могли обрасопить рей[69]. Сильный смрад и серный запах показал, что фрегат где-нибудь должен загореться, опасность сия увеличивалась тем, что 200 пудов пороха, взятого в Мальте, за неумещением в пороховом погребе, лежало в трюме. Капитан и офицеры с фонарями в руках бегали, осматривали везде и, к счастью, нигде не открыли огня. Гроза прошла, но небо горело еще молниями, впереди нас была непроницаемая мрачность, сзади пламенел небесный свод, море кипело как в котле, и белые, на краю горизонта более освещенные вершины валов, воздымаясь, казалось, заливали пожар небесный. Чрез час проливной дождь угасил сие величественное огнесияние, наступила ужасная темнота, и фрегат в полветра летел по 17 верст в час; но как Скверес на карте был близок, почему до свету легли в дрейф и тем потеряли очень много, ибо утром ветер сделался опять противный.
Наконец 26 ноября, пред восхождением солнца, при том же северо-западном ветре, все тучи, омрачавшие столько дней небо, обратились назад, и мы быстро мчались навстречу солнцу, которое, проникая их своими лучами, мало-помалу показывалось яснее, облака скрывались за горизонт, мрак исчез, небо прочистилось, и солнце в полном великолепии осветило вдали на правой руке берега Сицилии. Высокие горы казались небольшими синими холмами, колеблемые волны то скрывали, то открывали их. Ветер начал упадать и скоро заменился тихим и попутным от востока. Море успокоилось, чрез час все приняло веселый вид, день сделался прекрасный, к вечеру открылась Сардиния, и 27 ноября прибыли мы в Калиари.
Приключение пленного русского офицераЛишь только положили якорь у стен Калиари, как некто бедно одетый, истомленный приехал с берегу и, взошед на шканцы, с радостным взором перекрестился и дурным русским выговором сказал: «Слава Богу! Кончились наконец мои несчастья». После сего он спросил он о капитане и подал ему бумагу. Министр наш предлагал оного явившегося из плена Санкт-Петербургского драгунского полку поручика Степана Яшимова принять на фрегат для доставления его к адмиралу. Я ввел его в кают-компанию и представил бывшим там офицерам. Будучи родом из Кизляра, он почти забыл и с большой трудностью объяснялся по-русски, мешая слова турецкие, французские и итальянские. Мы старались его обласкать и в первый же день общими силами снабдили его всем нужным. Яшимов скоро ознакомился с нами и с новым родом своей жизни; в короткое время отличной остротой ума и веселым расположением духа заслужил он от всех любовь и почтение. Служа при главной квартире князя Репнина, Потемкина и быв покровительствуем гр. Орловым, он хотя и не имел порядочного воспитания, но особенный навык в обхождении делал его весьма приятным в беседах. Продолжительное несчастье не омрачило его любезности, и опыт 50-летнего старика привлекал к нему общее уважение. Приключения его в течение семи лет, которые рассказывал он нам со всей откровенностью, хотя имеют нечто в своем роде необыкновенное, но, судя по характеру его, оные, конечно, не выдуманы им, и потому я предлагаю их в том виде, как слышал от него.
Яшимов служил в первую Конфедерацкую войну, в обе Турецкие и последнюю Польскую, наконец 10 сентября 1799 года по Цюрихом, получа две раны, взят был в плен и отведен в Марсель. Не стану повторять того, что он претерпел на дороге; кто по несчастью был в руках французов, тот знает, как они обращаются с пленными. Генерал Д. прибыл в Марсель для пополнения своего Польского легиона русскими солдатами. Для сего не давали им положенной порции хлеба, из казарм, или лучше сказать, из тюрьмы никуда не выпускали. Убеждая, угрожая, обещая и благовидным способом муча и томя голодом, принуждали, как благодеяние, принимать службу. Непокорных же продавали как невольников в Испанию. Не щадили даже и офицеров; Яшимову также предложено было вступить в Польский легион. Он нашел случай видеть генерала Д., жаловался на дурные поступки, смело сказал ему правду и, будучи огорчен ответами генерала, назвал его изменником отечества, был брошен в тюрьму и отдан под военный суд. Не ожидая следствий своего неблагоразумия и неуместной горячности, Яшимов решился бежать. Предлагает бывшим в одной с ним тюрьме 30 австрийским солдатам, в том числе был один русский, и все с радостью соглашаются. Яшимов успел убедить тюремного стража, который из единого сострадания не только дал им способ к побегу, но в пристани приготовил им лодку, и несчастные в полночь, при проливном дожде на рыбачьей лодке, сами не зная куда, пускаются в море. Боясь погони, усердно гребли во всю ночь; поутру, когда рассвело, Марсель чуть уже была видна. Тут начали думать, как и куда править. Не имея никакого понятия о мореходстве, не зная даже географического положения земель, окружающих Францию, долго спорили они, куда держать; наконец отдавшись на волю и благоразумие Яшимова, положили идти по той черте, которая наиболее удаляла их от Франции. Неведение некоторых простиралось до того, что они, видя небо, касающееся моря, говорили: конечно, тут уже край света. В управлении лодкой они находили многие затруднения, однако ж, подобно Робинзону Крузо и наши плаватели научились, как поворачивать рулем и держать парус полный ветра. Впрочем, не видя вокруг себя никаких предметов, они не могли знать, в какую сторону ветер переменялся, и потому правили всегда по оному. К счастью их, в Средиземном море ветры летом постоянно дуют от севера и всегда почти тихие. В один день ветер несколько усилился, лодку начало качать, неопытные плаватели убрали парус, стали грести; но весла выбивало из рук и лодка колебалась еще более, так что краями стало черпать воду. Яшимов, не более прочих сведущий, но более смелый, несмотря на противоречие, поднял парус, лодка полетела и качка уменьшилась. Единообразный вид неба и воды, неизвестность, ненадежность на самих себя, мало-помалу и самых бодрых привело в уныние. На четвертые сутки не стало воды и кончился запас хлеба, который добрый тюремщик не забыл положить для них в лодку. В сем положении вдали показывается нечто белое; смотрят, узнают на всех парусах плывущий корабль, произносят радостный крик, принимаются за весла, усиливаются догнать корабль, кричат все вдруг и изо всей силы, машут шляпами и платками; но все напрасно; с корабля не видят их, оный проходит мимо, удаляется и скрывается за горизонт. Все хотят идти за кораблем; один Яшимов думает, что благоразумнее держать по прежней черте, спорят; не могут согласиться, Яшимов убеждает, грозит, наконец сам подымает парус, и лодка плывет по прежнему пути. Голод, жажда и истощение сил привело всех в отчаяние; один Яшимов, сохранив присутствие духа, ободряет прочих и бессменно управляет лодкой. По отплытии из Марселя в седьмые сутки, к неизъяснимой всех радости показался берег и Бог невидимой рукой привел несведущих плавателей в пристань спасения. Им представился большой город, высокая крепость, на стенах коей развевал кровавый флаг с изображением руки, вооруженной мечом. Утомленные плаватели выходят на пристань, хотят облобызать землю; но им предстоят брадатые люди в длинных платьях и чалмах. Где мы? спрашивают они друг друга: в Африке, в Алжире! отвечает Яшимов, и все от страха цепенеют и потупляют взоры. Их оступает толпа вооруженного народа, любопытствуют, откуда они приехали, и как Яшимов, будучи родом из кизлярских татар, знал несколько по-турецки, то он и отвечал за других. Варварийцы, которых нам описывают столь черными красками, услыша, что несчастные пришлецы трое суток не пили и не ели, одни вынимают деньги, другие подают хлеб и плоды; даже спорят, кому скольких пригласить в свой дом. Страх, что попали к разбойникам, скоро миновался; всякий нашел гостеприимство в доме, куда был приведен.
