Чрез несколько дней Яшимов представлен был коменданту крепости Бонифаччо, который, сделав ему вопрос, и несмотря, что он объявил себя русским офицером, приказал надеть на него солдатский мундир. Спустя год генерал Д. прибыл в Корсику для осмотру полков. Испугавшись такой вести и боясь быть узнанным, Яшимов переодевается в крестьянское платье, нанимает лодку и чрез пролив достигает в Сардинию. Там также не поверили, что он русский офицер, и также записали в гарнизонный полк, который употребляем был для поиску над разбойниками. 20 раз Яшимов сражался с сими отчаянными головорезами и наконец судьба его переменилась, полк его получил повеление идти в Калиари. Он тотчас явился к нашему министру г. Лизакевичу и семь лет беспрерывных бедствий, нужд и несчастий Яшимова кончились.
Несчастья кончились, но неумолимая судьба не допустила старика умереть в своем Отечестве. Яшимов был принят главнокомандующим благосклонно. Когда флот отправлялся в Архипелаг, ему должно было остаться в Корфе, дабы при первом случае ехать в Россию. Будучи вне себя от радости, однако ж, по движению благороднейшего чувства, Яшимов решился отказаться от милости адмирала и просил взять его в Архипелаг, дабы он мог заслужить его внимание и ласки. При взятии Тенедоса, в Дарданельском сражении и защищении крепости Тенедоской, Яшимов оказал отличную храбрость, деятельность и, можно сказать, искал смерти. Он во все время оставался на нашем фрегате, терпел с нами равную участь, из Лиссабона был с нами в Палермо и, наконец, из Триеста отправился сухим путем в Россию. В Лемберге, когда колонне должно было выходить, Яшимова не нашли на его квартире, искали по всему городу и не было никакого о нем слуха. Хозяин дома сказывал, что он, ночевав у него одну ночь, на другой день утром просил, как можно скорее исправить его пистолеты и, в полдень получа оные, больше не возвращался. В городе же носился слух, что один русский офицер в трактире поссорился с двумя польскими уланскими офицерами, приехавшими в отпуск из Варшавы. Итак, весьма вероятно, что несчастный Яшимов убит на поединке. В недальнем расстоянии от Родзивилова, в селении Колки, квартировал С.-Петербургский драгунский полк, я, любопытствуя знать, точно ли он служил в сем полку, нашел одного рейтара, который очень его помнил и служил 5 лет в его эскадроне.
КалиариПосланник Лизакевич посетил фрегат и после представлял капитана и офицеров королю. Его Величество имел на себе орден Андрея Первозванного; при входе нашем в приемную залу он взял со стола шляпу, сделал навстречу к нам несколько шагов и весьма милостиво удостоил каждого нескольких слов. По его повелению отпущено на фрегат 500 пудов пороху, и как оный был лучше английского, то, по прошению капитана, переменили взятый в Мальте. Порох привозили к нам тайно ночью. Сия осторожность задержала нас в скучной столице более двух недель. Кроме бульвара длиной в сто шагов, огражденного кольями, от которых давно ожидают тени, и театра весьма малого, где копоть от деревянного масла скрывала дурных актеров и заставляла зрителей выходить с головной болью, не было никаких других предметов, достойных любопытства, ниже никакого другого приятного занятия.
Плавание до ПалермоПриняв столько пороху, сколько можно было поместить, 15 декабря оставили Калиари. Ветер был тихий, погода прекрасная. Но лишь только вышли мы в море, то оный несколько посвежел. Сардиния начала скрываться, а Сицилия возникать из моря. Напрасно думают, что плавание морем исполнено одних бедствий, могущих и самого любопытного путешественника повергнуть в скуку и утомление. Любящий созерцать величественные, приятные, грозные и ужасные явления, должен переплыть океан, чтобы видеть их в полном великолепии и блеске. Если буря приводит в трепет, то легкий умеренный ветер и ясная погода сколько напротив представляет прелестнейших картин. Корабль рассекает тогда волны, одушевленные миллионами рыб, и воздух наполняется множеством пернатых. После долгого, беспокойного плавания, когда несколько дней и месяцев не видишь земли, что может сравниться с восторгом мореходца при внезапном оной появлении, которая, как бы для его удовольствия, представляет ему различные виды и положения. Как медленно, кажется, плывет корабль, горы и долы едва движутся, и самое нетерпение, рождая новые мысли, увеличивает удовольствия, которыми наслаждаются гораздо в высшей степени, потому единственно, что редко и непродолжительно они ему представляются. При тихом обходе нескольких высоких мысов, «вот Палермо», вскричали несколько голосов. Прелестная столица, окруженная садами, в очаровательном положении, явилась взорам нашим; забыв труды, заботы службы, каждый спешил обдумать, расположить свои занятия, и прежде, нежели бросили якорь, пошли переодеваться и готовиться ехать на берег.
ПалермоСпасение американского корабля21 декабря, при ясном небе, вдруг нашел шквал от севера; в полчаса развело такое волнение, что фрегат начало гораздо более, нежели в море. Ночью ветер обратился в бурю, а по рассвете американское трехмачтовое судно, пришедшее из Бразилии с богатым грузом, потеряв три якоря в нескольких саженях от берега, остановилось на одном. Американцы палили пушка за пушкой, просили помощи, махали шляпами, подымали руки к небу; но казалось, невозможно было спасти их. В гавани толпился народ и полиция уже готовилась спасать людей, но с нашего фрегата отваливает баркас с якорем. Боцман Васильев с 20 лучшими матросами, удерживаясь на бакштове[71] фрегата, бросает якорь перед носом американского судна и с крайней опасностью передает канат. Американцы были не в силах вытянуть его, а нашим людям по причине великого волнения к борту судна пристать было невозможно. Опытный боцман придумывает средство. Спустившись на бакштове как можно ближе к носу судна, требует тонкую веревку, опутывается ею и, дав знаками понять, что намерен делать, отважно бросается в воду. Американцы догадываются, тянут и таким образом подымают на корабль. Шкипер был в городе, почему Васильев вступает в распоряжение как начальник. Вытягивает на шпиле канат, крепит его за мачту и, невзирая на ужасное волнение, спускает стеньги и реи.
На третий день буря умолкла, шкипер спешит на корабль. Жмет руки матросам, подает боцману большой кошелек с червонцами, но, к чести Васильева, он отозвался, что не может принять без позволения начальника. Шкипер вместе с нашими людьми приезжает на фрегат, благодарит капитана и предлагает за спасение двойную сумму, следующую по их закону. Капитан уверяет его, что у нас нет этого закона, и за данную помощь терпящему бедствие ничего не требует. Шкипер, удивленный, тронутый, упрашивает, но когда он уверился, что ничего не примут, сходит на палубу, видит образ и священника, отправляющего службу, останавливается, дожидается окончания, тогда по нашему обыкновению кладет три земных поклона и высыпает в церковный ящик 600 червонцев. Боцман и матросы с позволения капитана награждены им щедро и отпущены к нему на корабль на трое суток. Потом приглашает он капитана с офицерами обедать. По приезде нашем выкинули на мачтах российские флаги, все американские суда, бывшие в гавани, расцветились оными и палили во весь день из пушек. С некоторым обрядом шкипера американские прибили на корме следующую золотую надпись: «„Тритон“ спасен 1806 года декабря 21-го дня».
