Предприниматель подсчитывает расходы, которые придется произвести, устраивая ваш концерт, и определит условно предполагаемую сумму, которую выручит от продажи билетов. После этого он почешет у себя за ухом и раскинет мозгами, стоит ли игра свеч и нужны ли вы ему с вашей сверхгениальностью и с вашим непревзойденным техническим совершенством. Легко может оказаться, что не нужны. А если и нужны, то, угадав зорким оком дельца и коммерсанта ваши денежные затруднения, предложит вам гроши, а сам заработает на вашем таланте десятки и сотни тысяч франков, крон, гульденов или другой крепкой валюты. Вам не останется ничего другого, как подписать с ним контракт, и с этого момента вы у него в кабале.
Это — общее правило. Исключения, конечно, бывают повсюду. Я называл имена Рахманинова, Орлова, Кусевицкого, Шаляпина. Можно было бы назвать десятка полтора-два таких же исключений. Но эти немногие зарубежные русские музыканты и артисты, по целому ряду обстоятельств попавшие в «стан ликующих», в количественном отношении совершенно отступают на задний план перед многими десятками их собратьев подчас не меньшего таланта, имевшими несчастье очутиться в «стане обездоленных», откуда до самой смерти они выбраться уже не могли.
Если так обстояло дело с выдающимися представителями музыкального исполнительства, то что же можно сказать о многих сотнях других квалифицированных русских артистов, певцов и музыкантов, оторвавшихся в силу тех или иных причин от своей родины?
Их участь — это участь Ирины Э. Они делили время между случайными частными уроками, редким аккомпанементом, таперством в танцевальных студиях, игрой и пением в парижских ночных кабаках и… безработицей или, чтобы не умереть с голоду, разрисовкой каких-нибудь шелковых платочков, когда на эти платочки вдруг появлялся спрос.
Если бы они не оторвались от родины, то заняли бы у себя дома почетное место среди советских музыкальных педагогов, концертмейстеров, участников камерных ансамблей, аккомпаниаторов. Увы! Большинство из них нашло конец на чужой земле, преждевременно сойдя в могилу. Только немногие дождались давно желанного часа возвращения в родные края. А были и такие, которые, изверившись в жизнь, духовно разбитые и разочарованные, с надломленной волей и опустошенной душой, униженные и деквалифицировавшиеся, не нашли уже в себе сил порвать с засосавшей их зарубежной тиной.
На экране моей памяти возникает еще один образ — талантливого пианиста и композитора К., ученика Н. К. Метнера и известного французского музыкального педагога Филиппа. Принадлежал он к молодому поколению эмиграции и имел судьбу весьма причудливую и едва ли менее драматическую, чем судьба Ирины Э., по крайней мере в тот отрезок времени, когда оба они прошли в поле моего зрения (это было в последние годы перед второй мировой войной). Речь идет о молодом отпрыске широко известной в дореволюционной музыкальной Москве славной музыкальной династии.
Мое знакомство с ним состоялось в местечке Сент-Женевьев де Буа, в доме нашего общего знакомого. Этот последний предупредил меня, что общественное положение К. не совсем обыкновенное, а именно что он — монах.
Было ему в то время 25 лет. Хозяин дома посвятил меня в подробности зигзагов его действительно необычной судьбы. Склонный с самых юных лет к богоискательству, мистицизму и религиозному экстазу, он, едва закончив высшее музыкальное образование, отрекся от мира и постригся в монахи в одном из отдаленных православных монастырей в Болгарии. К моменту нашего знакомства К. имел звание иеродиакона. Во Францию он попал, как мне объяснил хозяин дома, якобы для свидания с родными. Хорошо помню, что наше знакомство состоялось в день церковного праздника преображения, когда происходит освящение яблок нового урожая. Он пришел в дом моего приятеля сразу после обедни, которую служил в церкви при «Русском доме», и держал в руках румяное яблоко. После обычных кратких приветствий и взаимных представлений он быстро направился к роялю, проговорив: — Ну, тут, кажется, можно поиграть всласть!
Признаюсь, более удивительного зрелища в обстановке музыкального исполнительства мне никогда не приходилось видеть. За роялем сидел молодой, белокурый, с русой бородкой монашек, маленького роста, румяный, как то яблоко, которое он только что держал в руках, по-юношески задорный, отпускавший шутку за шуткой во время коротких перерывов между исполняемыми пьесами.
Играл он Рахманинова, Скрябина, своего учителя Метнера и свои собственные сочинения. Играл превосходно, безукоризненно. Игра продолжалась около трех часов. В заключение он сыграл несколько собственных романсов, подпевая «авторским голосом» вокальную партию.
После еще одной встречи я потерял его из виду. В начале войны мне пришлось вновь о нем услышать, и эти новые вести были столь же неожиданны и необычны, как и первые, относившиеся ко времени нашего знакомства: он пережил период душевного разлада и мучительной борьбы между долгом аскета и неукротимой жаждой полнокровной жизни. Победила жизнь: он расстригся, снял монашескую рясу, перешел на положение мирянина, остался во Франции и был вынужден, как и многочисленные его собратья по профессии, зарабатывать хлеб насущный таперством не то в ресторане, не то в частной танцевальной студии с неизбежной в таких случаях деквалификацией.
Пребывание в «стане обездоленных» не является чем-либо необычным и для уроженцев капиталистических государств, принадлежащих к артистическому и музыкальному миру.
Сколько тысяч квалифицированных французских музыкантов вынуждено было ходить по улицам и дворам городов своей страны и развлекать своим пением и игрой жителей домов и прохожих, протягивая им пустую шляпу, в которую сердобольные люди бросают медяки и никелевые монетки с дырочкой посередине! А сколько из них грузили на вокзалах и в крытых рынках ящики и тюки, или сидели за шоферским рулем, или подметали улицы!
Печальная судьба многих сотен зарубежных русских музыкантов, певцов и артистов не представляет собою какого-либо исключительного явления на общем фоне. Только их тяжелое правовое и материальное положение усугублялось еще тем, что они были иностранцами в любой стране своего пребывания. Для ищущего труда иностранца двери многих учреждений в каждой из этих стран наглухо закрыты, а местные профсоюзы ведут беспощадную борьбу с «иностранным засильем», как они называют этот вид конкуренции, представляющей собой язву жизни капиталистического общества.
В 30-х годах в эмигрантских газетах промелькнуло сообщение о том, что в Париже возрождается Дом песни — концертное предприятие известной в дореволюционные годы исполнительницы русской камерной вокальной музыки М. Олениной-д'Альгейм. В свое время этой талантливой камерной певицей, прославившейся исполнением вокальных сочинений Мусоргского, бредила вся музыкальная Москва.
